– Без водки, какой же разговор ночью? В сон тянет, – громко зевнув, проговорил хозяин избы.
– И водка есть, и цельный кролик тушёный… будет, с чем разговор секретный вести, – ответил отец Исидор.
– Коль такое дело, проходь, что в сенях-то топтаться, – взбодрился Гиреев.
Войдя в горницу, Исидор попросил хозяина дома задёрнуть на окнах занавески и зажечь керосиновую лампу.
– В темноте несподручно водку по стаканам разливать, – сказал. – Да и собеседника не видать… как будто с привидением речь ведёшь, а лишних глаз нам не нужно.
– Тфу, тфу, тфу! – сплюнул через левое плечо хозяин дома. – В ночи нечисть вспоминать, грех на душу брать. Садь-ко сюды, батюшка, спиной к двери, а я покуда окна-то зашторю, стаканы на стол поставлю и хлебушек… ржаной, духмяный.
Первую бутылку водки выпили за своё здравие, со второй, разлив спиртное по стаканам, Исидор повёл разговор, с которым пришёл в дом к Мисаилу.
– Слышал, небось, какое богохульство учинили в церкви Долбин с Лаовкой?!
– Не токма слышал, но и видел. Обида, прям, берёт за тебя, батюшка! И этот туда же, сосед твой, Куприян Севостьянов, – зло сплюнул на пол Мисаил. – Кабы не заступница – бабка Глафира Семёнова, всю церкву разнесли, охальники этакие. По мне бы, я морды ихние во-о! – взмахнул кулаком Гиреев. – Морды ихние… того… самого…
– Морды?.. Морды не надо. Надо их самих со́ свету сжить, всему миру сельскому благо от сего дела было б… мутят они воду в селе, народ с божьей истины сбивают, напраслину возводят. Артель какую-то сварганили. Мало што ли у нас молокаек-то, – два завода и одно отделение частных заводчиков. Куды ж ещё четвёртое? Безобразничают, трудовой народ в разор вводят. Верно, хотят село по́ миру пустить. Ладно бы это, только где ж это видано, чтобы на меня при всех прихожанах напраслину возводить. Я, – Исидор ударил себя в грудь, – чтобы я… да чужое… да ни в жизть… у меня своего полон двор… и корова с тёлкой, и бараны… один, и курей и гусей и уток… не счесть! А они… коза-а-а… Нашто она мне сдалась, коза ихняя. Её мяса мне только-то на дён десять и хватило.
– Дак… эт самое, надать тогда их эт самое… того… – Гиреев ударил кулаком об кулак, прокрутил один о другой, потом ребром ладони правой руки ударил по кулаку левой, показывая этим, что всем врагам нужно откручивать и рубить головы.
– Надо, чтобы не на́ людях, чтобы никто не видел… – поучал Гиреева поп Исидор.
– Значит, ночью… Щас и пойдём и открутим у них головы, чтобы, эт самое, неповадно было напраслину возводить на достойных людёв… А ты у нас, батюшка, самый достойный из всех достойных, скажу я тебе… поэто я и люблю тебя отец Исидор, как ту самую Сидорову мать… вот! – с трудом закончил свою речь Мисаил и, уронив голову на стол, провалился в глубокий сон.
– Вот паскуда, водку мою выжрал, кролика сожрал, и уснул. Эй ты… проснись!
Но Мисаил не просыпался, он «мычал»