От воспоминаний ей стало совсем грустно, слезы вот-вот готовы были обрушиться двумя водопадами. Только она приготовилась всплакнуть, как увидела вдалеке зеленоватый свет. Путешественница встала и пошла на свет.
В комнатушке дубового дома, примостившись на большом желуде, сидел худой рыжий таракан и что-то писал. Освещение было тусклое, обстановка очень скромная. Посмотреть не на что. Объектом всепоглощающего внимания был таракан. Он никого и ничего не замечал, так был увлечен своей работой. Таракан, лишь изредка, поправлял, привязанного за ноги к потолку, светлячка. От брюшка светляка исходил слегка зеленоватый свет. Одетая на него юбочка заменяла абажур. Свет мерцал потому, что живой абажур шевелил усами и, периодически почесывался передними лапками.
«Творческая личность», – сразу определила Василиса, глядя на Таракана.
Умный Таракан то и дело протирал очки носовым платком, после чего принимался звучно в него же сморкаться. Затем привешивал платок сушиться к лапке живой лампы. В углу комнатушки была навалена целая кипа исписанных сухих дубовых листьев. “ Ну и почерк! Будто белье полощет». – Девочка с благоговейным почтением взирала на двух светил, не зная, как обратиться к Таракану.
«Как бы мне к нему обратиться, чтобы не обидеть? – Начала вспоминать. – Тетенька, дяденька – это уж слишком просто. Еще не захочет со мной разговаривать. Товарищ, гражданин… не подходит. Обычно так говорят, когда надо что-нибудь предъявить, это он сочтет за бестактность. Не может же он предъявить сам себя. Судари и сударыни давно вымерли. – Вдруг вспомнила, как обычно начинаются послания. – „Уважаемый…“ Да, но я совсем его не знаю, уважаемый он или только притворяется. По-моему, всеми уважаемый не стал бы сидеть здесь один, ведь тогда его не смогли бы уважать и уважить, было бы некому. А „дорогой мой“, подавно, ни в какие ворота не лезет, еще подумает что-нибудь…» – Василиса приуныла, но тут ей припомнилось, как бабушка обращалась к маме: «Голубушка ты моя…» Вот, это подходило! И учтиво, и серьезно, и с любовью, и вроде – обращение.
Девочка откашлялась, поправила платьице, выставила ногу вперед и громко обратилась:
– Сидишь, голубчик! – ей казалось, звучит это как приветствие, но у рыжего Таракана сползли очки на нос, а на листе появилась жирная клякса.
Светляк-абажур завертелся под потолком. Светило мысли охрипшим и грубоватым от сырости голосом изрек:
– Спасибо за комплимент, но рожденный ползать и взлететь не может, а о поползновениях к полетам я и не говорю. Если только немножко, в свободное от жизни время… – Неожиданно он прервался. Засунул градусник себе под лапку, и быстро измерив температуру, сообщил. – Похолодало на один градус! Мы, прусаки, вот уже четвертое столетие никак не можем привыкнуть к русскому холоду. – Он пошевелил усами. – Ой, откуда-то сильно дует!
Волнение воздуха шло от взволнованного Светляка-абажура. Таракан-прусак быстро поставил его на свое место только одним своим взглядом, вернее,