Вдова, с которой у моего отца роман, тоже из таких, что ходят в мясную лавку. Она, словно фрегат, плывет по улице и не замечает вокруг никого и ничего. Я, конечно, не знаю, какая она на самом деле. Я видел лишь намалеванные глаза-щелки и презрительно-надменный взгляд. И слышал рассказы отца, которому по барабану, что интересно его сыну, а что нет. Ему просто приятно похвастаться этой своей фантастической любовью, причем неважно кому. Я его понимаю, ведь у него нет друзей. Раньше его единственными слушателями были мама да я, а сейчас остался только я. Ничего лучшего, чем изредка кивать по ходу дела, я придумать не могу, и, видимо, его это вполне устраивает, потому что он может без устали молоть языком.
Нет, ему безусловно сорвало крышу. Однажды он спросил у меня, сколько, по моему мнению, ей лет. «Восемьдесят один», – выпалил я, не подумав. Надо было видеть выражение отцовского лица. Его крупный план можно было бы использовать в кульминации драматического фильма; режиссер бы обзавидовался, ведь даже после сотни репетиций он не достиг бы подобного эффекта – такого скорбного наклона головы, столь по-собачьи печального взгляда, говорящего «я не сержусь, я лишь огорчен», отчего на глаза мгновенно наворачиваются слезы. Я тут же раскаялся в своих словах. Я специально бил по пустым воротам, не стоило этого делать, мне стало его жаль. Иногда мне кажется, что он вообще ни в чем не петрит. Нехорошо, конечно, так думать о том, кто все же приходится тебе отцом.
С другой стороны, я был не так уж далек от истины. Меньше шестидесяти ей определенно не было. Отец же полагает, будто подцепил на крючок этакую гламурную фотомодель, что прогуливается по пляжу