Страх? Да. Но совсем не тот, который навещал меня при каждом разговоре с Афанасием Аристарховичем. Нет, это было чем-то глубоко древним, надежно забытым и пробудившимся к жизни только волей странных обстоятельств.
Страх смерти, он же – дикое желание выжить. Да, именно дикое. Нецивилизованное. Такое, что признает для врага только одно состояние: мертвый.
Хрясь!
Еще одна разбитая морда.
Хресь!
А теперь уже камень. Раскололся.
Красивая была нимфа. Из настоящего мрамора. Не реставрированная, конечно, вся пошедшая трещинами, но по-прежнему прекрасная, как и любое произведение искусства.
Шмяк!
Точный удар под колени, и очередной противник повержен. Прямо в незастывшую бетонную массу, что очень удачно: теперь нескоро вернется в строй.
До галереи от крыльца флигеля ровно пятьдесят шагов, и я их считаю. Вслух. А заодно веду учет оставшихся на ногах противников. Отсчет и там и тут обратный, но враги заканчиваются медленнее, чем шаги: когда мы добираемся до следующих ступенек, пятерка людей, потерявших человеческий облик, все еще идет за нами по пятам.
– Куда дальше?
– Налево и до упора.
Под крышей галереи крутить брезентовую ленту над головой уже невозможно, и мы с блондином меняемся позициями. С той только разницей, что ему не нужно держаться близко ко мне.
Я пускаюсь по галерее бегом, до самого конца. Блондин коротко оглядывается через плечо:
– Уверен, что нам туда? Там тупик.
Так оно и есть на первый взгляд. Но в реальности дела обстоят несколько иначе.
Лом пробивает оштукатуренный гипсокартон в два счета. Нет, даже в один. Куски отечественного ширпотреба летят на пол, обнажая кощунственное отношение к памяти предков.
Шикарные ведь двери, из дубового массива. Не нужны здесь, так снимите, не позорьтесь! Старье, старье… Такого больше не делают и делать не будут никогда: пластиковая теперь мода на все, начиная от безделушек и заканчивая межличностными отношениями.
Я просил Фаню. Приводил доводы. Бесполезно. Хранить негде (ну конечно, кладовок по флигелям, можно подумать, мало раскидано), антикварной ценности двери не представляют (малоизвестная столярная мастерская начала девятнадцатого века с собственным клеймом, разумеется, не в счет), в использовании неудобны (потому что о смазке петель местная прислуга не слышала ничего и никогда)… На каждое мое слово находилось с десяток возражений, и я перестал спорить. Раз и навсегда. Это был мой последний бой за культуру, искусство и историческое наследие.
Замок тоже пришлось ломать: штукатурки щедро налили и туда, прямо в скважину.
– Ты скоро?
– Уже!
Дверь распахнулась, открывая взгляду еще один слой гипсокартона.
Хрясь!
Ну вот, путь дальше свободен. До самой крыши.
Эту дверь мы подпирать и не пытались: нечем было. Но следующую заклинили