– Отчего же суббота, – продолжая приятно улыбаться, возразил Игнатьев, – сегодня у нас пятница. И, надеюсь, не черная.
– Опомнитесь, голубчик, какая пятница? Суббота нынче!
– Пятница, Матильда Генриховна, – уже не совсем уверенно сказал он, сам чуя неладное. – Пятница, двадцать третье…
– Ну, Митенька, вы упрямы бываете, как, пардон, настоящий осел, – в сердцах заявила Шмерлинг-младшая – Точь-в-точь моя Аннет! Нынче у нас суббота, суббота, двадцать четвертое мая!
– Гм, а ведь вы правы, – сконфуженно признал Игнатьев, вспомнив вдруг вчерашнее заседание ученого совета. – Действительно, пятница была вчера. Как же это я…
– То-то же, – сказала Шмерлинг. – Вы уж со мною не спорьте, я еще не выжила из ума, чтобы числа путать. Вам, Митенька, непременно следует жениться.
– Вот еще, – сказал он. – Только этого мне и не хватало.
– Да, да, непременно! Вам скоро тридцать, а холостой мужчина после тридцати начинает деградировать: либо он становится педантом и аккуратистом, а точнее – занудой, как говорят ваши сверстники, либо постепенно превращается в пыльное и рассеянное чучело. Вы пойдете по второму пути; это, конечно, лучше первого, я понимаю, но все же и тут не стоит заходить слишком далеко. Вас, кстати, недавно видели с какой-то весьма эффектной барышней.
– Меня? – удивленно переспросил Игнатьев.
– Вас, голубчик, вас. Третьего дня, возле «Норда».
– А, – сказал он. – Да, это… одна наша лаборантка.
– Понимаю, – высокомерно пробасила Шмерлинг-младшая. – Ну, видите, у вас еще и лаборантки такие обольстительные. Женитесь, голубчик, все равно этого никому не избежать. А за «Беломор» благодарствую. Кофием напоить вас?
– Что? Нет, нет, спасибо, я… позже!
Вернувшись к себе, Игнатьев постоял у дверей, задумчиво оглядывая свое жилище, словно впервые его увидел. У самого входа, в похожем на альков закоулке, помещался платяной шкаф, столик из польского кухонного гарнитура, белый, с ярко-оранжевой пластиковой крышкой, и белый же висячий шкафчик для посуды. Это было, так сказать, подсобное помещение, дальше шло уже непосредственно жилище, – выгороженное в давние времена из большого зала, оно, благодаря непомерно высоким потолкам, казалось меньше своих истинных размеров, а вообще-то это была отличная, просторная по нынешним масштабам, тридцатиметровая комната; в ней был даже камин – роскошный, резной, из белого когда-то мрамора. Он, правда, давно бездействовал, и в нем явно не хватало каких-то деталей, но каждую осень, возвращаясь из экспедиции, Игнатьев собирался найти специалиста, отремонтировать камин и зимними вечерами предаваться сибаритству. Хорошо бы собаку купить.
Камин украшал левую длинную стену комнаты, а вся правая была на высоту поднятой руки занята книжными стеллажами из некрашеных досок. Прямо напротив двери находилось окно, слева от него, поближе к камину, – столик с радиоприемником, новомодное кресло на растопыренных ножках и диван-кровать, которым Игнатьев сам обычно