Руфий расставил посуду на столе перед Юлием и Дубном и сделал Марку знак присоединяться.
– Бери себе чашу.
Марк замешкался, расстегивая фибулу на плаще, и Руфий обратил внимание на тяжелую драгоценность на плече друга.
– Все еще носишь эту брошь? Не говори потом, что я тебя не предупреждал, если эта штуковина вдруг пропадет. Юлий, пропусти его к стойке.
Юлий обернулся к молодому центуриону, который расстегивал украшенную камнями пряжку, и внимательно вгляделся в декоративную копию кавалерийского щита, где был выгравирован бог войны Марс в полном вооружении, с мечом, занесенным для удара.
– Это та самая, ради которой вы мотались в такую даль? Красивая штука…
Руфий взял у младшего товарища плащ и бросил его на заваленный стол.
– Это все, что у него осталось на память об отце. На задней стороне щита выгравирована надпись, что придает фибуле еще большую ценность в его глазах. Это все, что удалось сохранить из свертка, который мы с Дубном закопали после серьезной передряги у Тисовой рощи.
Широкоплечий молодой центурион, стоящий позади них, негромко рассмеялся, сразу забыв о прежнем смущении.
– Мы с Дубном? Да ты, похоже, забыл, что стоял на месте, размахивая мечом, а мне пришлось кидаться на них, как гарнизонной шлюхе в платежный день.
Руфий хмыкнул, шутливо ткнув приятеля в живот.
– Ну вот, стоило тебе один раз метнуть топор на расстояние плевка, а потом прикончить парочку беззащитных лошадок, и ты уже вообразил себя Горацием Одноглазым[2]. Но все равно, эта фибула – единственное, что мы забрали перед тем, как закопать сверток. Ну, кроме последнего послания его отца, конечно.
Марк вздрогнул, вспомнив, как холодным утром открыл плотно запаянный воском футляр и прочел предсмертные слова отца.
«Полагаю, к тому времени, как ты достигнешь Британии, Коммод и его приспешники уже постучатся в наш дом с официальным обвинением в измене. Меня будут пытать, чтобы узнать о твоем местонахождении, а потом убьют без лишнего шума и церемоний… Мне не дано предвидеть подробности смерти наших родственников, но их непременно схватят и незамедлительно убьют. Честь нашего дома будет опозорена, а наш род практически исчезнет. Скорее всего, ты один останешься в живых…»
Юноша тряхнул головой, прогоняя нахлынувшие воспоминания, и поднял чашу.
– Хватит об этом, давайте лучше выпьем. У меня есть тост, друзья. За наших товарищей тунгрийцев, живых и мертвых.
– За живых и мертвых.
Они подняли чаши и выпили.
– Теперь твоя очередь.
Подняв