Вулф не выключил радио. Насколько я мог судить по его лицу, он продолжал слушать. Но когда пятиминутная передача новостей закончилась, вид у него был угрюмый. Даже после того, как он выключил приемник, это выражение так и оставалось на его лице.
– Ну и дела… – тихо произнес я.
То, что мы услышали, могло вызвать дюжину комментариев, но ни один из них не мог бы теперь помочь. Да и угрюмость Вулфа не вызывала охоты комментировать происшедшее. Спустя некоторое время он положил ладони на подлокотники кресла и принялся медленно двигать ими взад и вперед по жесткой обивке. Так продолжалось некоторое время, затем он сложил руки на груди и выпрямился в кресле:
– Арчи!
– Да, сэр.
– Сколько времени тебе нужно, чтобы напечатать на машинке краткий отчет о нашей беседе с миссис Фромм? Не дословно. Только самую суть, как если бы ты докладывал мне…
– Вы могли бы диктовать.
– Я не настроен диктовать.
– Оставить что-нибудь?
– Включай только то, что важно. Не упоминай о моих словах, что одна и та же машина сбила Пита Дроссоса и Мэттью Бёрча. Об этом официальных сообщений не было.
– Двадцать минут.
– Отпечатай в форме заявления за моей и твоей подписями. В двух экземплярах. Датируй полуднем сегодняшнего дня. Оригинал немедленно доставь мистеру Кремеру.
– Тогда полчаса. Заявление за двумя нашими подписями я должен составить более тщательно.
– Ладно.
У меня ушло на пять минут больше. Заявление заняло три машинописные страницы, и Вулф просматривал каждую из них, как только я вынимал ее из каретки. Он не внес в текст никаких поправок, никаких замечаний, что являлось более существенным доказательством его подавленного настроения, чем отказ продиктовать мне заявление. Мы оба подписали бумагу, и я запечатал первый экземпляр в конверт.
– Кремера на месте не будет, – заявил я. – Так же как и Стеббинса. Они, конечно, заняты расследованием.
Он ответил, что пакет можно оставить для передачи кому угодно, и я отправился.
Я не раз бывал в Десятом участке на Западной Двадцатой улице, где помещается уголовная полиция Западного Манхэттена, но в тот день не встретил там ни одного знакомого лица, пока не поднялся по лестнице на второй этаж и не подошел к столу дежурного, с которым у меня было лишь шапочное знакомство. Я оказался прав – ни Кремера, ни Стеббинса. В отделе был только лейтенант Роуклифф; дежурный позвонил и сказал, что я желаю его видеть.
Будь нас двадцать человек, и в их числе Роуклифф, которые голодали бы на необитаемом острове и проводили жеребьевку, кого зарезать на жаркое, я бы не голосовал за Роуклиффа, зная, что из отвращения к нему не смог бы проглотить ни кусочка. Его отношение ко мне было не лучше. Поэтому я ничуть не удивился, что он не пригласил меня к себе, а собственной персоной выплыл из двери и прошипел:
– Что нужно?
Я вынул