– А! Слышь! – На прощанье сказал Потапов. – Ты это… за ограду ночью не ходи.
– А на фига здесь вообще ограда, остров же?
– Так, а если зверь какой приплывёт?
– Откуда? – Изумился Ваня.
– Да шучу я! Чтобы дети ночью купаться не тикали, вот и поставили загородку! – Рассмеялся Потапов.
Катер наконец отчалил от берега, и Ваня понял, что не успел спросить, почему нельзя ходить за ограду ночью, хотя ему вовсе и не хотелось шляться по ночам и кормить комариные стаи. Илья Николаевич ещё что-то пытался донести до Немерова, перекрикивая громко рубящий воздух и воду мотор и еле удерживаясь на качающейся палубе. Иван постоял несколько секунд, помахал рукой, потыкал себя пальцев ухо, давая понять, что не слышит и развернулся, чтобы уйти.
Вдруг Иван уловил движение возле берега и услышал то ли смех, то ли шелест ветра, трущий высокий камыш. Мотнув головой и судорожно вздохнув, он громко хохотнул, зачем-то прокричал в высь неба «э-ге-ге» и пошёл к дому. Пузырь он успел припрятать в теньке и теперь торопился к месту своего тайника.
Остаток дня радовал Ивана, как никогда; он пьяненько улыбался скачущим белкам, сидя на лавочке возле дома, крошил крупными кусками хлеб птицам, рассказывал им о своей жизни и гордо демонстрировал татуировку на плече с большими буквами ВДВ, тыкая в неё пальцем и говоря.
– Это вам не хвост собачий! Я служил!
Нервный переезд, поллитра водки и жара свалили нового охранника с ног гораздо раньше, чем закат накинул ночное покрывало на остров. Море волновалось у берега, ветер стал метаться, цепляясь за тонкие ветви деревьев, с востока наползала синяя напоённая дождём туча, тащившая за собой ненастье, и когда Ваня очнулся от оглушающего скрежета и сел ошарашенный на постели, то за окнами уже бушевала гроза. Мужчина высунулся наружу, чтобы поймать чудом не разбившиеся стёкла внутри оплётки рам, которые рвались вслед за суетливым ветром. Он схватился за крошащееся краской дерево и глянул в нутро тёмного леса, что рос за забором. Желудок у Вани ухнул вниз, слетело мерзкое похмелье, и он почувствовал, как стучат зубы. Напротив мужчины, прижавшись к забору, стояли странные твари, тянули к нему длинные руки и щерили красные рты.
3 июня, город Волхов, квартира Севки
Луч солнца больно царапал по воспалённой коже глаза, бился внутрь под за́ворот ресниц и пытался пролезть дальше в расплывающуюся синеву под нижним веком. Сева дёрнулся во сне, попытался протереть лицо, но лишь заныл от нестерпимой боли и, вспомнив вчерашний день, резко сел, скрипя проржавевшими пружинами панцирной кровати.
Батя опять вчера гонял их с мамкой и больно лупил всем, чем попадётся под руку. Севка уже давно мог уйти из дома, ему стукнуло восемнадцать ещё ранней весной, когда на улицах раскатывался под ногами грязный снег, и робкое солнце по утрам чертило улицы несмелыми шагами. Но он не мог оставить Мишаньку и маманьку. В