Прошел месяц. Мои опыты не дали результатов. Бубрецов подошел, когда я в очередной раз измерял свечение митохондрий, и шутливо спросил: «Ну, Кеша, как великие откгытия?». Я со вздохом признал, что нужно еще немного времени. «Еще месяц хватит?», – иронично спросил он. «Пожалуй, хватит. Надеюсь», – уже без прежнего апломба ответил я. Прошел еще месяц. Успеха не было. Я признался в этом шефу и попросил еще месяц. Он разрешил. И вновь мои надежды оказались напрасными. Большие начинания всегда кончаются либо успехом, либо крахом (кстати, малые начинания всегда кончаются одним и тем же – ничем). «Давай отложим откгытия на потом, а пока сделаем запланигованную габоту. Договогились? Только одно условие: никаких условий», – предложил Бубрецов. «Договорились», – безутешно согласился я.
Злополучное открытие
Бубрецов был мелкий, щуплый, конопатый, очень подвижный и веселый. Над его картавостью коллеги потешались в открытую, но он не обижался, смеялся вместе с ними. Все они были физики и биофизики, энергичные и задорные. Занимались применением люминесценции в биологии. В то время возник сильный интерес к биомембранам. Одним из объектов были мембраны из мышц кролика. Эти мембраны – ретикулум – нам привозили с биофака МГУ, где кто-то из биохимиков наладил их выделение. Как выяснилось через несколько лет, этим биохимиком была моя будущая вторая жена. Расчет и случай правят миром.
Моя работа с ретикулумом началась с открытия, точнее – со злополучного открытия. Случилось это так. Как-то вечером подошел Бубрецов и протянул маленькую пробирочку с раствором: «Вот нам пгивезли из МГУ свежие мембганы гетикулума. Нужно посмотгеть их белковую люминесценцию». В тот же вечер я начал делать прикидочные опыты. Они оказались ошеломляющими. К полуночи, когда в лаборатории уже не было ни души, я нехотя завершил работу, убрал ретикулум в холодильник, выключил аппаратуру и счастливый потопал в общагу спать.
Рано утром снова был за прибором и работал до позднего вечера, почти не отрываясь. Коллеги каждый час пили кофе или ходили в буфет. Я за весь день оторвался от работы только на короткий скудный обед. Надо мной шутили: «Эй, Никишин! Хватит насиловать аппаратуру! Дай ей отдохнуть». Но зуд открытия не давал мне покоя. Несколько дней я азартно ставил опыты. Всё повторялось в лучшем виде. Единственное, что смущало, это то, почему до меня никто не видел такого: белок излучал ультрафиолетовый свет дискретно, узкими полосами. Это было похоже на известный эффект дискретных энергий у молекул в замороженных углеводородах. Тот эффект имел ясную физическую