Ник бросает короткий совершенно мрачный смешок:
– Я ничего не знаю о тебе. Ты ни фига не знаешь обо мне. Мы все четверо вообще ни черта не знаем друг о друге, но я готов поспорить, Виола, что мы с тобой абсолютно одинаковые. Вот почему я тебя вижу насквозь. Никто из нас не показывает свою истинную сущность. Так что мы оба притворяемся. – Ник в этот момент выглядит иначе. Несмотря на ранение, его поза полностью расслаблена. Глаза прищурены, а на губах играет хитрая, едва заметная улыбка. – А таким людям лучше держаться подальше друг от друга. Они как магнитные шарики, ну, знаешь, такие, что врезаясь друг в друга, отталкиваются ещё больше.
Его голос приглушенный и вкрадчивый. Он не злится, между нами скорее просто взаимная неприязнь. На генетическом уровне. Возможно, в этом Ник прав. Этого парня вообще понять сложно, слишком уж он скрытный. И раздражительный.
– Великолепно, – бросаю я, одними губами добавляя «придурок», и усаживаюсь на другую кровать спиной к развернувшейся в той части комнаты кровавой картине, потому что слишком устала, чтобы пытаться переубедить его или переиграть в остроумии. Я просто хочу отдохнуть, свернуться калачиком на выцветшем покрывале и забыться.
Часы на стене медленно перемалывают время, и я рада, что ни один из нас больше не нарушает негласный уговор молчания. Парни возвращаются спустя пятнадцать минут, что-то тихо между собой обсуждая. Шон говорит об оружии, но я едва его понимаю. Зайдя внутрь, он достает из-под пиджака виски, а может, это водка, все равно я не пью. А я не пью?
– Ну, – поднимая бутылку вверх, спрашивает он, – кто будет исполнять роль полевого хирурга? – его взгляд перепрыгивает с меня на Арта, и когда добровольцев не находится, произносит: – Кавано, давай ты.
– И чем я его должен шить, по-твоему? – вскидывается тот. – Я же тебе не сраный врач, и у меня никаких условий – ни ниток, ни игл, ни как его… зажима какого-нибудь хирургического… Не буду я.
Шон открывает ящик тумбочки возле одной из кроватей, достает оттуда дорожный швейный набор и бросает на кровать рядом с Ником.
– Обычной ниткой зашей.
– А можно, я на улице подожду? – выдавливаю из себя, в этот момент очень порадовавшись, что до сих пор ничего не ела. Потому что в глотке встает такой ком, что будь внутри хоть какая-то пища, она, определённо, попросилась бы обратно.
– Нет, тебе нельзя выходить одной, – отрезает Рид.
Я присаживаюсь в кресло, гнездящееся в углу комнаты, подобрав ноги и прижав их к себе, и кладу сверху подбородок. Шон вытаскивает длинную иголку, отрезает кусочек нитки и запихивает все в стакан со спиртным. Я вижу, как, стиснув зубы, Ник отворачивается в другую сторону. Шон выглядит бледным, но действует чётко и размеренно. У меня возникает ощущение, что ему явно доводилось заниматься подобным.
Я кривлюсь, не в силах больше смотреть, и зажмуриваю глаза.