Ян опустился на колени, коснулся лбом холодного мрамора надгробной плиты. Возвращался с кладбища опустошенный, ссутулясь, с трудом переставляя ноги. А в голове застряла такая щемящая мелодия и до спазм в горле звучал родной голос его юной красавицы жены, прозванной среди друзей Прекрасной Еленой: «Черные розы – эмблема печали…» Осиротел дом пана Ростковского. Мой папа запер все двери, окна заколотил досками. И стал ждать – что дальше будет, в тайне опасаясь бабаедовских мужиков. «Они все могут спьяна: разгромят, а то и сожгут. Пускай бы новые власти школу открыли. Ты, пан Шунейко, побереги дом для доброго дела», – такие слова сказал пан Ростковский на прощание. Было грустно. И очень тихо. Даже вороны не подавали голоса в березовой рощице у ручья. А папа по-прежнему рано утром уходил в сад и работал там весь день. Мы с Антошкой помогали папе: сгребали листья и очень радовались, когда выкатывалось к ногам большое яблоко. Особый восторг, когда подарком окажется «господин апорт», яблоко-великан.
– Это маме.
У папы было плохое настроение. Он кашлял, часто отдыхал и очень сердился на нас, если мы с Антошкой делали что-то не так или чересчур веселились и начинали носиться по саду, как оголтелые, швыряя друг в друга охапками опавших листьев. Однажды он назвал нас лентяями и прогнал домой.
– Мама дома одна, дел невпроворот, а они тут разыгрались, как зайцы на лесной поляне. Марш домой и – за дело.
– Это все из-за тебя, Антошка, ты мне за шиворот холодных листьев напихал.
– А ты визг подняла… поросенок.
Только мы прибежали домой и еще не успели у мамы спросить, что нам надо делать, как у нашего дома появились три всадника. Они соскочили с коней, привязали их к пряслу и вошли в сени. Мы вытаращили глаза да так и замерли.
– Зайти в дом можно?
– Заходите, заходите, – спохватилась мама и поставила на стол решето с яблоками. – Угощайтесь.
– А где хозяин?
– В саду, где ж еще ему быть, – опять эта меловая бледность на лице и пальцы дрожат. – Все в саду. – Мама устало опустилась на лавку, а Антошка пулей выскочил за двери и помчался в сад за отцом.
– Па-а-а-пка-а! Чека приехала, аж трое. Все в кожаных черных куртках.
– Ну чего ты закаркал вороненком, приехали и приехали.
Антошка упавшим голосом перешел на шепот:
– Тебя, папа, спрашивают.
Он еще хотел спросить: «Тебя не арестуют?» – но ему стало так страшно от одной этой догадки, что он замолчал и, нахлобучив на глаза шапчонку, скрыл набежавшие слезы.
– Пойдем, сынок. Все будет ладно. Я ж не пан Ростковский. У меня не только нету панских хором, а и домишко, в котором живу, был панский,