– А сегодня ни Ленинграда, ни парада, ни погоды нет. Не знаю, остались ли Дворцовая площадь с Зимним дворцом…
Тяжко старику сознавать, что жизнь прошла, а вместе с ней ушло всё привычное и родное.
Он вспомнил, как однажды, при швартовке, его стегануло канатом и выбросило за борт в ледяную воду, которая обожгла его поначалу огнём, и он наряду с болью от этого жжения удивился, почему он не тонет. А затем понял: в его одёжке слишком много воздуха. Затем сапоги заполнились водой, фуфайка и роба окончательно промокли и потянули на дно, ему стало тяжело держаться на поверхности, и он стал тонуть.
Холод воды от обжигающего огня перешёл в тупую ноющую боль, и он гаснущим сознанием подумал, что сейчас он не умрёт, рано ему помирать, молодой ещё, но что именно так к нему в старости придёт смерть. Так же захочется спать, такими же тяжёлыми станут веки, и не останется сил бороться за жизнь.
Его вытащили полумёртвого из воды, растёрли спиртом, отогрели, и он остался жить, навсегда запомнив во всех деталях, как смерть забирает человека себе.
И вот сейчас он понял, что пришло его время и смерть стоит рядом. Так же захотелось спать от навалившейся усталости, появилось безразличие к жизни и как бы физически потянуло ко дну.
Старик больше умом, чем телом стал сопротивляться смерти, не желая пускать её в себя. Он не боялся смерти и много раз смотрел ей в лицо. Он не ценил свою жизнь, не цеплялся, как иные старики, своими скрюченными руками, за эту жизнь. Просто ему было неприятно, что кто-то другой за него решает самый главный, жизненный – в прямом смысле – вопрос.
Смерть овладевала стариком. Он почувствовал, как стали охладевать конечности. Он хотел было сопротивляться. Ему захотелось встать и надеть тёплые носки или хотя бы укрыться одеялом, чтобы согреться, но сил не было. Их не хватало даже на то, чтобы открыть глаза.
Оставалось одно – лежать и ждать, что будет дальше.
Он интуитивно почувствовал, что ему нужно сейчас вспомнить что-то хорошее, тёплое, что помогло бы ему зацепиться за жизнь и остаться на плаву. Но в голову лезли одни пустяки: жизнь, прожитая моряком, цинична и, скажем честно, лишена книжной романтики. Старик подумал, что в его жизни должно было быть нечто такое, что могло бы его зажечь, согреть, и, не имея физических сил для сопротивления, он стал перебирать в уме одну за другой свои жизненные ситуации.
Он, как отсыревшие спички, чиркал их о своё закаменевшее сердце в надежде хотя бы высечь искру. Но «спички» не зажигались, а только воняли серой.
– Да… – трезво подумал старик, – даже удивительно. Жизнь моя, считай, прошла, но ни одного светлого эпизода, ни одной радостной картинки в моей судьбе не случилось!..
И когда его тело почти закоченело, а сознание стало меркнуть, как свет в кинотеатре перед началом сеанса, – вдруг в ярких деталях, словно вспышка в ночи, он вспомнил случай, о котором давно забыл.
Как он мог его забыть? Ведь этот случай перевернул всю его жизнь…
Дело было в день 7 ноября.
Их рота морских курсантов собиралась на парад, посвящённый, как тогда говорили, Великой Октябрьской социалистической революции. Погода была – хуже не придумаешь. Снег с дождём лепил в глаза, а шквалистый балтийский ветер хлёстко, как мокрой тряпкой, бил по лицу.
Снежная каша чавкала под ногами, и курсантам не получалось показать свою строевую выучку при движении праздничной колонной по Дворцовой площади Ленинграда.
Перед трибунами, установленными у Зимнего дворца, на которых стояли лучшие люди города, прошли колонны боевой техники.
Прошли военные и курсанты разных училищ.
Прошли перед трибуной гражданские люди – трудовые коллективы Ленинграда.
Но вот наконец парад и демонстрация на Дворцовой площади закончились. Курсанты чёрной рекой шинелей растеклись по Невскому проспекту – праздновать дальше, кто как умеет.
Их курсантская компания отправилась пировать в женское общежитие так называемой пирожковой академии.
Женщины их уже ждали и встретили моряков радостным визгом.
Развесив шапки и шинели на вешалке, курсанты прошли к богато накрытым столам.
Все сели, наполнили рюмки, и веселье началось.
Вино и водка лились рекой.
Разговоры постепенно становились громче и непринуждённее. Мужчины принялись оказывать женщинам знаки внимания, а женщины в ответ стали благосклонно улыбаться, не оставаясь в долгу.
Ему досталась широкоплечая мощная фрау с металлическими фиксами во рту, что его, хоть и человека бывалого (как он сам про себя думал), несколько смутило.
Разговоры с ней да и общая атмосфера за столом ему не нравились, и он под благовидным предлогом, когда начались танцы и