– Во-первых, это красиво. Это не стоит воспринимать как какое-то тривиальное блюдо. Это искусство. Искусство не едят. Им насыщаются. На расстоянии.
Вообще же, меня не покидало ощущение блестяще поставленного спектакля. Поднимается занавес, актеры кланяются. По сцене плывет перламутровый глаз трески. Зрители в экстазе.
Это так по-настоящему, это так живо, мощно, взгляни, прорисован каждый хрящик, каждая чешуйка. Торжество деталей. Ими нужно наслаждаться, не думая об утолении каких-то там животных инстинктов.
Из театра трески мы вышли голодными. От воздуха и обилия впечатлений кружилась голова.
– Кажется, у нас еще осталась овсянка, – мечтательно обронила я, – целых полпакета прекрасной отборной овсянки. Ее можно залить кипятком и продержаться до отъезда. Господи, без всех этих полезных и даже целебных рыбьих жиров, без перламутровых глазок, без хребтов и костей, без оркестра и дирижера, без мизансцен и декораций.
Овсянка у нас действительно была. От нее ничем не пахло. Ей не нужно было слагать оды и признаваться в любви. Ее можно было есть, не вылезая из постели. Прямо в пижаме. Наслаждаясь обыденностью момента, безыскусностью ритуала и отсутствием драматических эффектов.
Тени на песке
Йом ришон
В памяти запечатлен золотой день многолетней выдержки, долгие пешие прогулки вдоль простирающихся ландшафтов, насыщенные множественными восторгами впечатления, утроенные неожиданно ярким январским солнцем, свежестью трав и дерев, запахами сирийской (ливанской) кухни из близлежащих едален, – и как отдаленный звон колокольцев – дождливый «йом ришон»1 – день первый, то есть израильский понедельник, – ничем не напоминающий о том золотом шабатнем дне января, – даром что весна, – всюду – влага, влага, влага, все волшебство таинственным образом затаилось, чтобы в нужный момент объявить о себе нежным свечением куполов и шпилей, вкраплением воспоминаний в дождевые потеки, лужицы, – неизъяснимое удовольствие от обыденности этого дня, его серости, скудости, от редких пересечений с людьми. Ничто не мешает узнаванию дорогих подробностей, – точно старинный ларец, приоткрываясь, являет взору потускневшие драгоценные вещицы, – перебираешь их, узнаешь скорее на ощупь, по знакомым щербинкам, впадинам и выпуклостям, ощупывая внутренним взором, касаешься чего-то интимного, спрятанного, непроявленного.
Старик коробейник, уличный шарманщик, фальшивомонетчик, меняла, дряхлеющий и вечно обновляющийся мир предметов, кладбище подробностей, нехитрого скарба, испод бытия, восточный орнамент по краю надтреснутого блюдца, волшебная лампа Аладдина, пещера с драгоценностями, испорченный патефон, старые снимки, ушедшая под воду Атлантида, проступающие над ней, водой, лица, звуки, повторяющийся (то рядом, то издалека) крик муэдзина, обрывки слов, лоскуты тканей, ковров, воспоминаний, надтреснутые горлышки кувшинов, амфор, их вытянутые удивленные шеи, их округлые