В колоннах ростральных,
где Солнце смолянкой форсит.
«Ухо сплющенного Солнца…»
Ухо сплющенного Солнца
у Кунст–камеры весёлой,
где сугробы–новосёлы
оплетают иноверца.
Где у гибельного флага
вран отвертится от брата.
Ветром кована бумага
и плюмажи у Мюрата.
«Светаю. Рвутся кости мглы…»
Светаю. Рвутся кости мглы.
И молодые тени наступают.
Осколки безответственной иглы
не ссорятся и блеском охлаждают.
Клещ уставной продрался, ищет кровь,
погром синиц его не вдохновляет.
И грезится всемирная свекровь
в сарае светлом, где зола рыдает.
«Солнца нет и злости нет…»
Солнца нет и злости нет,
только вечное движенье —
незабудки совращенье
и соломенный жилет.
Солнца нет, плывёт тоска
пароходом в Окинаву.
И вселенскую канаву
закрывает мысль-доска.
«И море встало на колени…»
И море встало на колени
И море крало наши тени
И поднимало воротник
Зари указка выжгла зренье
Но остужало раздраженье —
Любви осознанный двойник
«Спасён и выскоблен дождём …»
Спасён и выскоблен дождём —
как лодка ни о чём.
Как голос в вешних закромах,
где колосится прах.
Пруд вытер ледяной живот,
в нём радуга живёт.
И пухлая ольха блестит
зрачками аонид.
В прихожей заморочен день
с дождями набекрень.
Узорной пристанью горя
во сне календаря,
Приспешник с чёрствою сумой
расстанется с тобой.
«Евреи в чёрных проводах…»
Евреи в чёрных проводах
на нефтяных глаголах
Ван–Гога бьют под рыжий дых
в садах лисят весёлых.
Там колет вторник мухомор
и морсы пьют олени.
А братья подметают двор,
их скулы – Арля тени.
Подсолнухи в сукне стола
и жёлтый дым запруды.
Рядится кисть, сквозит игла,
молчат зимы расходы.
«Cижу, как чарка, на Гудзоне…»
Cижу, как чарка, на Гудзоне,
не приставая к берегам,
глазами рея в тело знамя,
колибри лешему отдам.
Отскок от первого числа
билетом кроется бордовым.
Галерку конница снесла
волнением земли пудовой.
Копытом правым кроет путь,
второе выплыло совою.
Звезду приспичило лизнуть
на день рождения герою
и пасть