Дойдя до «Ленты», я остановилась и закурила. Над горизонтом стояло закатное солнце и держало вокруг себя холодный розоватый свет. Цвет неба напоминал сердцевину неспелого арбуза. Я могла стоять здесь долго, пока солнце совсем не уйдет, но тянущее чувство то ли долга, то ли тоски говорило мне, что я скоро должна буду вернуться домой. Я и так пришла сюда просто так, поэтому нужно поторопиться.
Поторопиться, чтобы снова прийти в крохотную квартиру, в которой умирает человек. Мне навязчиво казалось, что каждая минута рядом с ней дорога, что каждая минута – это возможность что-то ей сказать, что-то от нее услышать, просто побыть рядом с распахнутыми чувствами. Каждая предстоящая минута казалась очень дорогой и важной. Но каждая минута фрустрировала, в ней не происходило ничего, кроме умирания.
Я шла в «Ленту» в надежде купить маме книг. Мне казалось, что книга – это такая вещь, которая может помочь пережить разные вещи. Но я, похоже, совершенно не понимала, что все усилия матери были сосредоточены на том, чтобы хотя бы чуть-чуть быть. Моргать, смотреть и просить, чтобы ей принесли воды или проводили в туалет. Ее взгляд, упертый в телек, не требовал от нее никаких усилий. Ее глаза, смотрящие сериалы про ментов, были похожи на глаза женщины, которая уже очень давно куда-то едет. Картинка меняется от леса к равнине и болоту, городам, деревьям, медленная женщина с ведром идет вдоль путей, сидят рабочие на обочине, встревоженные чем-то птицы резко поднимаются целой стаей в небо: все это лишь отражается в глазах, все это глаза видят, но не чувствуют, не принимают в себя. Такие были ее глаза. В них не было боли, в них была тихая пустота безразличия.
Я шла за книгами, надеясь на то, что моя уже почти разрушившаяся мать возьмет и начнет читать. Я долго рассматривала полки с пометкой «русская проза». Меня немного подташнивало от тревоги за то, что я совершенно ничего не понимаю в современной русской прозе, я не знала ни одного имени и названия. Я хотела купить матери книги. Я надеялась, что она прочтет их, но знала, что она не притронется к ним. Покупка книг была символическим жестом заботы или пассивной насмешкой над тем, что она уже настолько слаба, что даже читать не может. Рассматривая книги, я чувствовала собственное превосходство. Я еще могу тратить деньги и покупать книги, которые прочту. А она уже нет. И это тупое гадкое превосходство зарывалось внутри меня чувством вины, чувством страха, тревоги и боли.
Я доставала книги одну за другой, рассматривала их и ставила обратно на полку. Консультант «Читай-города» предложил мне помощь, но я отказалась. Что я должна была ему сказать? «Вы знаете, у меня мама при смерти, я хочу купить книги для нее». Я бы могла это сказать, я могла выстроить отрешенную интонацию и даже попытаться приветливо улыбнуться. Но я не стала этого делать. Для своей умирающей матери я должна была выбрать книги сама.
Я выбрала «Крутой маршрут» Евгении