Гриша побулькал флягой, но не стал ее открывать, а обратился ко мне с вопросом:
– А нельзя было сделать так, чтобы флягу раздуло до двух литров?
Вопрос был серьезным и злободневным. Тем более, что я еще не объяснил, каким образом литровая фляга увеличила свою жизненную емкость в полтора раза. Еще задолго до этого выхода в горы, фляги в спасотряде пережили модернизацию, продиктованную суровой действительностью. Так как фляга предусматривала некий аварийный запас воды в безводье, то вопрос ее количества напрашивался сам собой.
Мой армейский опыт в который раз пришел на помощь: фляги поочередно укрепляли в развилке пня и стреляли в горлышко из карабина холостым патроном 7,62 мм. Потом флягу долго полоскали с песком, чтобы вытравить запах пороховых газов. В результате такой модернизации фляга становилась приятно округлой по форме и значительно увеличивалась в объеме. Правда, в брезентовый чехол она уже не помещалась.
И вот Гриша задал вопрос. Следовало над ним подумать. А что, если стрельнуть не один, а два раза? Карабина у нас с собой не было. Была «мелкашка» – ТОЗ-3, которую из-за общей потери сил я уже не раз намеревался пристроить навеки за каким-нибудь камнем. Патронов было всего семь. Надежда подстрелить хоть плохонькую дичь была более чем сомнительной по причине полного отсутствия последней.
Карстовые «поля» вокруг нас с Гришей полями назвал кто-то исключительно для издевательства. Крутые склоны, изрытые воронками, известняковые столбы, расселины, поросшие чахлыми деревцами… Иногда этот безрадостный пейзаж сменялся еще более жутким – непролазными чащобами из ежевики, магонии иглистой, лавровишни и еще чего-то сильно пахнущего и тоже с колючками. В этом кавардаке и потерялся парень, которого мы пытались разыскать, если честно, то уже скорее по запаху.
Каждый вечер, сидя у костра, мы подводили итоги прошедшего дня, заштриховывая на карте осмотренные участки и поглядывая в сторону радиостанции. Она о чем-то невнятно сипела, но спасработы не отменялись, хотя мы неоднократно докладывали о своем бедственном положении. Тушенка была съедена, консервные банки неосмотрительно расплющены и сожжены в костре. «Цыпленок в собственном соку» Невинномысского консервного завода забыт навеки – погремушка из птичьих костей в мутноватой жидкости, вызывавшая справедливое раздражение несоответствием веса банки заявленной калорийности. Рис собран до последнего зернышка в швах мешочков и тоже безжалостно съеден. Что осталось, так сказать, в сухом остатке? Остались сухари еще дня на три-четыре при условии строгой экономии. Осталось две-три горсти гречки. Остался чай. Осталась полная пачка соли. Да, остался сахар-рафинад. Из расчета шесть кусочков на душу. Мы точно знали, что Умар Гербеков бережет от алчного коллектива пять плиток шоколада. Но это – НЗ, святое! На случай вовсе уж непредвиденный.
Итак, угрюмо жуем гречку. Где-то в Ставрополе