– Да лучше бы не издавал, – хмыкнул Биряков. – Вот прочтут потомки твои вирши и подумают, что все нынешние поэты такого уровня были. Я вот вслух стал читать своей собаке Макаровы стихи, так она завыла, прости Господи.
Зал дружно засмеялся, разразился аплодисментами. Все знали страсть купца Калюжного.
– Не писал бы ты стихов, Макар! Купец ты хороший, деньги тебя любят, а слова прочь бегут. А про газету и вовсе стыд. Ты же деньги за публикацию своих виршей заплатил! Вот помощь так помощь!
Зал зашёлся пуще прежнего. Биряков поднял руку, желая говорить дальше. Лицо его стало серьёзным.
– Да ладно, Макар, не обижайся. А вот скажите-ка, большинство здесь собравшихся, куда ваши детки да внучата каждую среду ходят? Молчите? Так я сам скажу— в музеум. Они там практические занятия проводят. А музей-то что, с неба свалился?! Там ведь всё по камешку, по косточке, по картинке такими, как Катаев, собрано, из разных экспедиций свезено. Вот и думайте, господа хорошие, помогать Катаеву, или нет. А что Базилевский сего дела не финансирует, так тому причина имеется. Вам не хуже моего известно – он мой хлеб в прошлом году не купил, а я ему в этом не продал. Теперь рабочие с приисков бегут, не с голоду же помирать. Ему другие-то – посредники – ценник задрали… Впрочем, это дело наше с ним, а вот экспедиция, то другое – общее. Чтобы трескуны ни говорили, будто слова на ветер пускаю, последнее моё слово такое: пять сотен даю Катаеву для поездки на Подкаменную Тунгуску. Наша землица, нам её и обустраивать. Никакие другие, пардон, ландшафты, мне не нужны, но мою тайгу не отдам никому. Торговать с англичанином или с датчанином в радость, а чтоб тайгу забрать – накося выкуси.
Биряков с силой хлопнул рукой по председательскому столу. Председательствующий вздрогнул, колокольчик в его руке тихонечко зазвенел.
Шум поднялся невообразимый. Теперь уже спорили между собой гласные, все разом. Громче всех оказался Макар Калюжный. Уж как ни побаивался он Бирякова, но всеобщее посрамление стерпеть не мог. Он что-то выкрикивал, пытаясь во всеобщем шуме что-то доказать миллионщику.
Напрасно председательствующий тряс колокольчиком, стучал карандашом по графину, призывая гласных к порядку. Дума волновалась, и не было такой силы, которая бы заставила этих людей угомониться и вновь стать чинным собранием отцов города.
А шумели потому, что Бирякову, человеку бывалому, либералу и миллионщику, за всей этой затеей виделось нечто такое, чего сами они постигнуть и разглядеть не смогли.
…На следующий день енисейцы узнают подробности думских дебатов из местных газет и решат дело по-своему: помогут, как всегда, миром. Кто чем сможет, тем и вложит свою лепту в катаевскую затею. Чиновник сделает взнос, заезжий литератор опубликует статью и передаст гонорар Катаеву, таинственный доброжелатель пришлёт немного денег. И Макар Калюжный не останется в стороне, хотя шумел и бил себя в грудь, что не вложит ни копейки, но, поостыв и прикинув все за и против, отпишет Катаеву необходимые