Свеча тает неумолимо, как и твоя жизнь, жмуридзе.
Озираюсь.
Меня окружает вязкая, тягучая Хмарь. В этот раз настолько плотная и густая, что я с трудом различаю пальцы вытянутой руки. Хмарь клубится вокруг перчатки. Шевелится, словно в замедленной сьемке. Тяжелыми каплями оседает на поцарапанном стекле самодельной маски. Тонкими дымными щупальцами проникает сквозь дыхательный фильтр, стараясь забраться в самую душу и высосать ошметки того, кого я считаю собой. На сколько еще меня хватит?
Перед глазами пульсируют алые пятна, словно распускаются и сразу же увядают огромные цветы. С трудом вспоминаю, что видел такие давным-давно, до Катастрофы. Точно, это тюльпаны, алые тюльпаны с черной сердцевиной.
Тут в латаной рифленой трубке, ведущей от маски к рюкзаку за спиной, что-то тонко пищит, и я чувствую… Сетка-фильтр прохудилась, вот черт! Состояние тупого созерцания сносит приливом холодного ужаса. Бросаю щуп из довоенной лыжной палки, срываю на воротник маску. Выплевываю мерзко шевелящуюся мушку, втягиваю воздух сквозь зубы. Ох и повезло же, что не проглотил!
Когда-то давно умница Мичурин придумал так называемую «дыхалку», ведь годных респираторов оставалось совсем немного, а в рейды без них или запаса кислорода надолго ходить – натуральное самоубийство. Гниющие болота свободному дыханию, то есть без периодически накрывающих галлюцинаций, не способствуют, а уж про Хмарь и говорить нечего.
В общем, «дыхалка» – это девятнадцатилитровая пластиковая бутыль из тех, которые раньше по офисам развозили, наполовину заполненная землей и крепкой настойкой неведомой разлапистой зелени. Как раз на рейд кислородом подышать. Но иногда в этом мичуринском «компосте», пусть и не один раз просеянном и процеженном, попадались страсть какие зловредные насекомыши. Не чета довоенным клопам с тараканами, которых тогда многие опасались. Даже дальневосточные клещи или какие-нибудь мухи цеце на фоне нынешних пакостных мутантов оказались настоящими паиньками.
До фильтров, разумеется, быстро додумались, но первое время, когда в бутыли или шланге что-то начинало гундеть или шебуршать – ух как страшно было. Однажды Карапетов глотнул такое и чуть не задохнулся, еле доволокли, все зелеными букашинами кашлял. Как прокашлялся, дня три вроде и ничего было: повеселел, на работу в мастерскую со всеми вернулся. А потом из него какая-то хрень посреди бела дня полезла. Взломала череп, верещала, булькала зеленым. Еле забили то, во что превратился обезумевший, слепо метавшийся по столовой бедолага…
Мичуринским девчонкам тогда влетело по первое число: как так получилось, что сырье плохо промыли? Девчонки терпели, кусали губы, а потом взорвались: вскочили, руками замахали, заголосили сквозь слезы, мол, а вы чего хотели, кто обещал к теплицам обогрев провести и воду пустить? Почему они в холодной воде работать должны, которую им же еще и натаскать надо? Почему нужно было кому-то сдохнуть, чтобы все устроили как следует? В общем, начальство таки пробрало, и девчонкам действительно все сделали по первому разряду. А Мичурин, освобожденный от всех иных работ, тут же обнаружил какую-то интересную травку, от которой любая насекомовидная пакость дохла сразу, только в путь. Однако даже у самых лихих мужиков, надевавших заготовленный баллон, все равно каждый раз под ложечкой екало. Смерти мало кто боялся, давно уже свыклись с ее смрадным дыханием, кое-кто годами костлявую ждал, но… по такой дорожке, протоптанной Карапетовым, торопиться желающих не было.
Так, к черту. Надо переключиться… А пахнет сегодня вкусно: то ли подорожником, то ли крапивой. Девчонки только вчера теплицы обошли, вот и настой залили свеженький, душистый. Как будто легкий дождик прошел. Хоть кипяток добавляй да чаи гоняй.
На контрасте воздух в Хмари – удушливое говно, вязкими слизнями ползущее в ноздри. Ладно. Чуть постоять, вдох-выдох, вдох-выдох, само отпустит.
– Папа!
Трясу головой, хмыкаю: да ладно! Морок, бред.
Мою Полинку погубили еще до Катастрофы, а у остальных лебедей, вышедших сегодня в очередной рейд, отпрысков никогда и не было. Или они об этом знать не знают. Дети сейчас есть только у вольных и у тех, кто из конвоя. Ну и у граждан начальников, которые в Хмарь не ходоки. Мы тоже не рвемся, разумеется, только иногда возникает ситуация, когда надо. И в этом случае все просто: «Встал и пошел». А бывает, как в этот раз. Обычный поиск, обычные лебеди и обычный конвой, вот только Хмарь сегодня необычная. Слишком быстрая. Хитрая и опасная. Удрать не успели, моментом накрыла.
– Э-эй! – ору я в этом чертовом Нигде.
Словно издеваясь, в лицо ударяет холодный сырой ветер, на пару секунд отгоняя липкий туман. Меня окружает лишь волглая грязно-рыжая трава по колено. Твари отстали. Или мы все же смогли перебить эту стаю начисто? Я на таком взводе, что мне плевать, если привлеку еще каких-нибудь зверюг. Хоть что-нибудь, хоть какое-то движение, ну пожалуйста… Но вокруг лишь медленно клубится