– Умоляю, скажи, что ты надела корсет! – крикнула она мне вслед.
Тутси сонно моргала на верхней лестничной площадке, все еще в ночной рубашке и с растрепанными волосами.
– Что происходит?
Когда Ньюман осенью отбыл во Францию, чтобы сражаться под началом генерала Першинга, Тутси вернулась домой и поселилась здесь до его возвращения.
– Если он вообще вернется, – мрачно заявила она, заработав строгий взгляд от папы, которого мы все называли судьей, потому что он был верховным судьей штата Алабама.
– Прояви гордость, – пожурил он Тутси. – Каким бы ни был исход, служба Ньюмана делает честь всему Югу.
– Во имя всего святого, на дворе двадцатый век, папочка! – выдала она.
Сейчас я ответила ей:
– Ее высочество считает, моему наряду не хватает еще одного слоя.
– Правда, детка, если ты пойдешь без корсета, мужчины будут считать тебя…
– Аморальной?
– Да.
– А может, мне все равно, – откликнулась я. – Нынче все изменилось. Военный совет велел не носить корсеты…
– Они призывали не покупать их. Но хорошая попытка. – Она проследовала за мной в мою спальню. – Если уж тебя не волнует общество и его нормы, подумай о себе. Если судья узнает, что ты ушла из дома полуголая, он с тебя шкуру спустит.
– Я пыталась подумать о себе, – возразила я, снимая блузку. – Но тут вмешались все вы.
Мама все еще была в кухне, когда я с шумом спустилась обратно.
– Так-то лучше. Теперь поправь юбку, – она указала на мою талию.
– Мама, нет. Она мешается на бегу.
– Просто поправь ее, пожалуйста. Я не могу позволить, чтобы ты принесла доброе имя судьи в жертву своей торопливости.
– В такую рань нет никого, кроме прислуги. И вообще, когда это ты стала такой щепетильной?
– Это вопрос приличий. Тебе семнадцать…
– Через двадцать шесть дней будет восемнадцать.
– Тем более. Пора вырасти из образа мальчишки-сорванца.
– Тогда считай это данью моде. В журнале «Макколс» пишут, что линия подола постепенно поднимается.
– Но не настолько же, – она кивнула на мою юбку.
Я поцеловала ее чуть оплывшую щеку. Никакие кремы и пудры не могли скрыть следов времени. Маме было уже почти пятьдесят семь, и все эти годы проявлялись в ее испещренном морщинами лице, в забранных наверх волосах, в упорном нежелании расставаться с завышенной талией и длинными, до пола, юбками в духе эпохи короля Эдуарда. Она категорически отказывалась позволить себе хоть что-то новое.
– Идет война, – говорила она, будто это все объясняло.
Мы с Тутси так гордились, когда на Новый год она отказалась от своих турнюров.
– Пока, мама! – крикнула я. – Не жди меня к обеду, я поем в закусочной с девочками.
Едва скрывшись с ее глаз, я села на траву и стянула туфли и чулки, чтобы освободить пальцы.
«Жаль, – подумала я, – что самой освободиться будет не так легко».
Я