А может быть, Матрена, принимая семью Мангаевых как некую родню и в то же время строго отмежевываясь от их мусульманской веры – «басурмане!», несла в себе историческую память русского народа, прожившего триста лет бок о бок с татарами? Еще в школе, наверное, где-то в классе восьмом, я засомневался в правдивости версии монголо-татарского ига. Мне показалось, что все было не совсем так, как написано в советских учебниках. Но это отдельная тема.
Чеченцами-полутатарами Мангаевы считались потому, что мать Хусаинки, тетя Зина, была татаркой. И вообще-то ее звали не Зиной, а Зойнаб. Что интересно, родом Зойнаб оказалась тоже из знатного и богатого татарского клана Керимовых. Кирилл Ершов и Айтык Мангаев, кажется, были еще теми революционерами! За классовую справедливость и новую жизнь они, конечно, боролись. Но невест себе нашли богатеньких.
Из детских воспоминаний со временем у меня сложился образ моей бабушки Матрены Максимовны, которая, заставляя меня учить молитвы с помощью постановки на горох, вложила в мое сознание точные истины об ответственности человека.
Столкнувшись с заповедями «не убий», «полюби ближнего», «прощай врага твоего», «не укради» не на страницах Священного Писания, а в жизни, я вспоминал не отца с матерью, а именно свою бабушку, зловредную баптистку Матрену.
Оказалось, что не так-то просто прощать врага твоего и любить ближнего. Не говоря уже о таких практически невыполнимых заповедях, как «не прелюбодействуй».
Я развернулся на дорожном круге – по-английски это называется «round about» – и выехал на мост через Темзу. Вот здесь-то я и увидел его. Огромного и красивого негра с почти фиолетовым лицом и вывернутыми наизнанку розовыми губами.
С Темзы несло утренней моросью. Было всего шесть утра. Может быть, шесть-пятнадцать. До назначенной встречи с беглым советским шпионом-предателем из ГРУ Виктором Суворовым оставалось пятнадцать минут.
Негр шагал по колено в тумане. Он был одет в дорогое кашемировое пальто. Длиннополое, нараспашку. Воротник белоснежной сорочки сбился, и шелковый ярко-красный галстук развевался за спиной негра, как маленькое и отчаянное знамя. Оно трепетало на ветру. Отчаянное потому, что негр размахивал крупными, сильными руками, сжатыми в кулаки, что-то кричал, обращаясь к кому-то, оставленному в Лондоне, на правом берегу Темзы. Он яростно жестикулировал. И он плакал, размазывая слезы по лицу кулаками. Он словно договаривал то, что не успел сказать.
По нынешним временам негра нужно было бы называть афроангличанином. Поскольку уже есть афроамериканцы, то почему бы не быть афроангличанам?
Но тогда мы этого еще не знали. И негров называли неграми. Ничего обидного. Тогда еще толерантность не сильно овладела нами.
Особенно на берегах Нижнего Амура.
Адольф Лупейкин, мастер нашего деревенского дебаркадера, вообще именовал