Любопытно, весьма любопытно, подумал он, и вслед за этим одна за другой стали цепляться привычные мысли:
«Что это было: преступление или несчастный случай Кто погиб и кто ведет следствие?»
Это были мысли естественные для репортера местной газеты, который вел колонку криминальной хроники и происшествий.
«Стоп! – напомнил себе Никита. – Я больше не при делах».
Вчера его вызвал к себе на ковер главред их газеты Горяев, или Горыныч, как его звали по-свойски в редакции.
Александр Михайлович вполне оправдывал свое прозвище. Заводился он с полоборота и переходил на крик. В таких случаях Никита думал: а если поднести спичку к его глотке, будет он извергать пламя или нет?
В суть высказываний Горыныча Никита никогда не вникал.
Но в этот раз он действительно провинился, и Горыныч был прав, когда сказал: «Ты нарушил профессиональную этику. За спиной нашей газеты (то есть у него за спиной) опубликовал свой материал в другом издании».
Справедливое замечание главреда Никита парировал показавшейся ему нейтральной фразой: «Я знал, что вы его не напечатаете».
Шрам на щеке Горыныча стал багровым – верный признак цунами.
Но дальше произошло неожиданное. Горыныч сосредоточился в себе, и по движению губ Никита понял – он считает. Александр Михайлович досчитал до пятидесяти восьми, достал пилюлю и засунул себе в рот.
– В общем, так, – сказал он спустя минуту, – если хочешь, можешь считать себя в творческом отпуске. С сегодняшнего дня я перевожу тебя во внештатные сотрудники – тем более что ты сидишь у нас на договоре, который истекает на следующей неделе, – и если я буду в дальнейшем печатать твои опусы, то на последней странице рядом с кроссвордами и разделом юмор в коротких штанишках. И в строго ограниченном формате. Исключительно под моим контролем. Всё. Можешь идти. Еще один прокол, Никита, – Горыныч придал своему голосу зловещие нотки, – и забудь дорожку в нашу редакцию.
Александр Михайлович отвернулся к окну. На его стеклах, как слезы, текли капли дождя, но главред всем своим видом давал понять, что снисхождения от него ждать не приходится.
По сути это, было увольнение.
Выходя из кабинета Горыныча, Никита так хлопнул дверью, что в том месте, где перегородка примыкала к потолку, образовалась трещина.
В общей комнате сидел весь штат редакции: зам Горыныча Людмила Ивановна, его секретарша Эльвира и корректор Настенька. Водитель был где-то в разгоне. Присутствующие смотрели на него с состраданием.
– Никита, – тихо поманила его к себе Людмила Ивановна, – только не выступай. С ним это бывает, а потом он сам мучается. Всё уляжется. Работа у него такая. Главред как-никак. Это равнозначно тому, что сидеть голой задницей на раскаленной сковородке. Как ни ерзай, всё равно обожжешься.
Никита не стал ждать, когда всё уляжется, и вышел из редакции с твердым намерением в нее не возвращаться.
Это было вчера, а сегодня он привычно слушал полицейскую волну.
За кратким сообщением о происшествии близ деревни Кочки последовала программа, составленная по заявкам служащих местной полиции. Никита, поклонник рока, степа и рэпа, зная вкусы местных полицейских, выключил приемник.
На столе после вчерашнего сабантуйчика царил беспорядок.
Он, сабантуйчик, образовался сам собой. Когда об увольнении Никиты узнали за пределами редакции, к нему вечером потянулись друзья-приятели, и в комнате три на пять с небольшим набилось две дюжины голов. Все сочли нужным выразить сочувствие, закончившееся напутствием: «Держись, старик. Это вызов судьбы, и ты его преодолеешь».
За это и выпили. Благо, все пришли не с пустыми руками.
Также немало, но уже язвительных слов было сказано в адрес главреда их таблойда Горыныча. Все сходились на том, что уж если кому следовало бы возглавить редакцию их микротиражки, то, конечно, ему, Никите. Только он бы смог вытащить эту газету из плачевного состояния и увеличить тираж до приемлемого уровня.
Никите в равной степени было плевать на увольнение и вызовы судьбы, поскольку сам он был невысокого мнения о своей работе в этой захудалой провинциальной газетке, гордо именуемой «Вестник».
Вестник чего? Всякой дребедени, не раз думал он.
Когда минута всеобщей меланхолии прошла, все набросились на закуску. Она не поражала богатством выбора и была состряпана на скорую руку, но все шло нарасхват.
Потом Паша достал гитару.
В их кругу он считался полупрофессионалом, то есть работал с девяти до шести вечера в какой-то конторе, а по вечерам с друзьями репетировал в подвалах жилых домов. Там они бренчали ночи напролет. И так продолжалось до тех пор, пока под натиском возмущенных жильцов и полиции они не перебирались