На мосту, к которому судьба неумолимо несла куницу, новую жертву уже заметили, а рассмотрев, как смело она разделась почти догола, ринулись ближе. Прячущие своих женщин под кипой платков и покрывал, степняки местных девушек и женщин, ходивших с незакрытыми лицами, твёрдо считали развратными и глубоко презирали. Да и вообще пойманных пленников не считали равными себе, а пригодными лишь для продажи и развлечения хозяев.
И теперь готовы были передраться за право первым захватить необычайно смелую девицу, считая, что она намерена добровольно предложить им себя за свободу. Свою, ребёнка или мужа. Встречались им иногда такие наивные селянки, надеявшиеся на честность своих новых хозяев.
И тем веселее было их дурачить.
Сообразить, что стоявшая в лодке во весь рост девчонка, перебросившая на грудь полураспущенную пышную косу, вовсе не собирается ни сдаваться, ни тем более продаваться, захватчикам не было дано. Они и представить не могли, какие мысли бродят в голове этой хорошенькой дурочки, сумели ее рассмотреть, пока лодку подносило к мосту.
Но если бы и могли их услышать, вряд ли бы поверили или отступили, хингаям были присущи жадность и жестокость, но никак не благоразумие или осмотрительность.
И Веся отлично это знала, потому и не скрывала выражения лица, вспоминая последний разговор с наставницей. Княжну, всю зиму учившуюся вызывать и гасить в себе раздражение и следующую за ним волну всепоглощающего гнева, беспокоил тогда всего один вопрос.
– Но ведь там могут оказаться и хорошие люди… не все же идут в набеги по своей воле?
– Веся, ты думаешь неверно. Кто, по-твоему, хороший человек? Тот, кто сделал что-то хорошее? Или который не сделал ничего плохого? Или тот, кто хотел бы делать хорошее, но не делает? И тут не важна причина, почему. Кто хочет себя оправдать, тот всегда найдет резон. А если он уже сел на лошадь и ворвался в чужое село, убил мирного селянина или воина, вставшего на его защиту, потащил в сенник пойманных девчонок или сожрал чужую корову, он никак не может быть хорошим, даже если мечтает вечерами, как вернётся домой и будет выращивать розы.
И сейчас глядя на горевшие животной похотью глаза, на искривленные гнусными ухмылками рты и стискивающие багры и крючья руки, уже выпачканные в чьей-то крови, княжна все отчётливее понимала, как права была Кастина.
Нет и никогда не было ничего светлого и человеческого в этих зверях, кроме по ошибке доставшегося им облика, и не заслуживали они пощады.
На берегу, там, где до половодья была дорога, а теперь стояло несколько десятков привязанных к деревьям пленников, отчаянно и пронзительно закричала женщина. И этот крик стал тем ключом, который отпер в душе куницы накрепко запертое желание карать. Вспыхнула знакомая, жаркая волна гнева, вылилась