Практикант Иванов пил с мужиками как ровня, однако в разговоры не лез, глядел на гуляющих, будто через микроскоп.
Объездчик Ефремов, сидевший по правую руку парторга, подкладывал начальнику куски пожирнее.
Глаза Иванова искали подхалимажа, но объездчик не угодничал. Экое веселье, ежели герой с петлицами под стол ухнет.
Счетовод тоже пил стаканами, но квас. На тарелке – грибок и нетронутое крылышко глухаря. День постный.
Никитин пить был здоров.
Время на планете грозовое, и героя потянуло на марши.
Спели «По долинам и по взгорьям…», «Смело, товарищи, в ногу!».
У парторга в глазах огонь, грудь от социалистического товарищества распирает. Раскатил басом:
Широка страна моя родная!
Много в ней лесов…
– Лесов, товарищи! В том числе наших – Людиновских, Брынских.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
У практиканта Иванова желудок винтом скрутило: советская воля известная. Кровь в голове бухает не хуже колокола, а Никитин красуется:
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить…
Назад пятками отпрядывал практикант от счастливых идиотов. Спиной напоролся на орешник. За куст, за другой. Брел, света не взвидя. Да и замер. Среди тонких березок – счетовод. Стоит, закрывши глаза, неподвижно, словно сам уже стал деревом. Перекрестился.
– Ага! – вырвалось у практиканта. – Молишься! Я ведь знаю: ты – поп.
– Священник, – сказал счетовод, не испугавшись, не смутившись. – Служить в храме возможности лишен. Но я – священник.
Практикант, раздвигая ветки, подошел ближе:
– Ты – молился. Ты – счетовод, но ты молился.
– Молился! – твердо сказал счетовод. – Ты помешал мне молиться.
– Ты молился, чтоб все это кончилось. Чтоб все коммуняки сдохли.
– Я – священник, я молюсь о даровании жизни и блага.
– Они попов, как вшей, – к ногтю. Ты их должен ненавидеть.
– Я люблю всех людей.
– И тех, кто с церквей купола сбрасывал?
– Я молюсь за всех.
– Дай вкусить Святых Даров, Крови, Тела!.. Сам говоришь, ты – поп. Я тебе исповедуюсь, а ты мне грехи простишь.
– За святым причастием иди в храм. На Литургию.
– А я тебе все равно – исповедуюсь. Ты с ними песни пел, а я их всех ненавижу. Скоро будет война. Их забьют, как забивают телушек на скотобойне.
– Враг, кем бы он ни был, Советского Союза победить не сможет. Большинство народа в Советском Союзе – русские.
Практикант засмеялся. Тихо, зло.
– Я ведь тоже русский, но я их буду убивать… Ну что, батюшка, побежишь докладывать? А не побежишь – пособник.
Лицом чист, а рот ненависть кривит.
– Знаешь, Иванов, в чем беда твоя непоправимая? – Виктор Александрович вздохнул и еще раз вздохнул: правды этому человеку нельзя говорить, но и молчать недостойно.
– Что же замолчал-то? – улыбнулся, и ведь не гадко – тревога в улыбке, тоска.
– Скажу, Иванов. Вот пропадет пропадом