Дюжина пароходов стояла возле пристани, набитая до отказа беженцами, служащими тыловых учреждений и интендантств. Пристани были заполнены тысячами людей, пытавшихся пробиться на пароходы. Чуть дальше в Новороссийской бухте стоял военный флот западных держав – несколько крупных английских судов, одно французское, одно итальянское и даже одно американское. Этот флот мог бы взять на борт всю армию, но он лишь присутствовал как зритель, только под конец суда приняли, чтобы соблюсти приличия и вместе с тем не испачкать палубы, около шестисот человек.
Лазареты были переполнены ранеными и больными, у которых не было совершенно никаких шансов на спасение.
Регулярные войска сохранили еще дисциплину и боеспособность, казаки же растеряли свои части, многие побросали по дороге оружие и были совершенно деморализованы.
Пароходы вполне могли сделать несколько рейсов, выгружая беженцев в Керчи и возвращаясь обратно, но вместо этого они несколько дней неподвижно стояли у пристаней, перегруженные народом, ожидая приказов невесть от кого.
Сохранивший строй и порядок Первый армейский корпус генерала Кутепова[1] разместили фронтом на окружавших город возвышенностях.
Борис Ордынцев смотрел с высоты на серый город, на свинцово-серую бухту, на приткнувшиеся у причалов переполненные беженцами пароходы, на военные корабли «союзников», красующиеся на рейде во всем высокомерии своей чистоты и силы, еще больше подчеркивая азиатское безобразие обреченного города, обреченной армии; смотрел на горящие ангары складов, на полосу сизо-черного дыма, ползущего на бухту, и вспоминал.
Он припомнил лето девятнадцатого года, когда он приехал в Крым в поисках сестры – приехал вчерашним студентом, утратившим, конечно, довоенную розовую наивность на кровавых и огненных дорогах Гражданской войны, но еще сохранившим штатскую интеллигентскую мягкость и нерешительность.[2] Попав в водоворот событий, Борис необычайно изменился. Опасные приключения среди греческих контрабандистов и турецких шпионов, в Крыму и в Батуме, перековали его, сделали человеком действия. И больше всего повлияла на судьбу Бориса встреча с таинственным полковником Горецким, прежним его преподавателем на юридическом факультете Петербургского университета, теперь выполняющим специальные поручения Военного отдела Особого совещания при главнокомандующем ВСЮР.[3]
После благополучного завершения событий в Батуме и Феодосии Борис вступил в Добровольческую армию в чине поручика, с тем чтобы состоять при полковнике Горецком офицером для особых поручений. Полковник убедил его, что таким