И было лето, и было время вечера до полуночи.
Мгновениями спустя подскакали нангольские воины во главе с Джэнде, подбежала охрана и принцесса Ламилия.
Принцесса Алиния стояла, едва жива, но больше всего поражённая не страшным обликом гиганта, а тем явлением, что выдал на свет её спутник, этот благородный юноша, хан далёких земель.
– На свою беду явился этот болван. Не лезь куда попало, не зная человека, не имея познаний, – подытожил сложившуюся обстановку Джэнде – командир «чёрной гвардии», хорошо знающий толк не только в войне, но и в подобных делах.
И громким, громовым был смех нанголов, и заразительным. И отступила чёрная завеса мрачных сил, уступая натиску светлой ауры, что спешила отвоевать утерянные позиции. Радость простого люда была безмерной. Наконец-то увял безвозвратно жестокий образ страшных легенд.
– Ты убил его? – спросила тихо принцесса Алиния.
– Я хан нангольских воинов. Я – воин!
17
Было незамедлительно доложено, куда следует данное обстоятельство случившегося на набережной Росены, заставив крепко задуматься того, кому и предназначались данные сведения. Истинно происшествие, преисполненное каким-то дьявольским наваждением. Но кардинал Шелье, умудрённый опытом жизни, не решил сразу, же, сослаться на потусторонние силы. Какое там. Опасность может исходить от самого хана, наделённого неведомым гением. Да ещё и его воины. Сто нанголов в столице – это не шутка! Разве что, сам благородный нрав этого юноши, что укрепился в его мнении о нём после той встречи, навевал на кардинала какое-то успокоение. А вот подлость и глупость герцога Ронтанского, задействованные одновременно и бездарно, могли наломать дров, да таких, что и подумать страшно. Вот потому-то он и поспешил к герцогу, лишённому всякого благородства и благоразумия тоже.
– Вы понимаете, что Кранция была на волосок от буйных событий. Что это, бес побрал Вашу душу? Чего же добиваетесь Вы, герцог Ронтанский? – не откладывая в долгий ящик, отбросив всякий этикет, сразу с места в карьер взял кардинал, выказав тем самым явное неудовольствие вот такими действиями герцога.
– Месть движет мной, и только месть, – с таким надменным гонорком отвечал герцог Ронтанский, хотя было в этом и что-то от наигранности, не ускользнувшую от намётанных глаз кардинала.
– Месть за неразделённую, безответную любовь? – кардинал продолжал всё в том же духе.
– Нет. За наглый рейд, что совершил его дед по нашей земле. А то вы все так и заигрались в дипломатические игры, в изящный этикет.
– Ну, если Вы такой храбрый и всех обвиняете в малодушии, то почему бы Вам самому не вызвать его на поединок, на честный поединок. Что, беспокойство за жизнь опутало сердце, так и связало, что действуете вот так исподтишка. Хотелось бы мне взирать, как ягнёнок трепещет под взором волка, – не на шутку разъяренный показной отвагой напыщенного герцога, таким умением говорить пакости