– Я, собственно, ни к кому. Показываю детям свою alma mater. У нас читал Игорь Юрьевич. Он сейчас… сейчас он… Она не знала, как закончить. Женщина помогла: "Читает. Да, он сейчас читает первокурсникам. А я его дочь."
Вика прекратила кашлять. – Дочь? Ей было странно, казалось, что женщина ее ровесница. Какой же тогда сам Игорь? – мелькнуло в голове. – А это мои дети, – и она подтолкнула вперед Катю и Даню. От растерянности Даня сказал «хай». Женщина, видно, не поняла, возможно, у нее возникла та же неприятная ассоциация, что и у Вики, когда она только приехала в Америку. Тогда ей мерещилось в американском приветствии сходство с фашистским "Хайль, Гитлер". Наступила пауза. Вика заторопилась. Когда они были уже в коридоре, дверь открылась и Чернявая устремилась к Вике. – Простите, от кого я должна передать привет отцу? Она смотрела на Вику изучающе, с некоторым неодобрением, как смотрят русские на чудны́х заморских гостей. Ее явно раздражали и Викино нарядное белое платье, и ее моложавость, и «обамериканившиеся» дети. Но почему-то она стояла над ней и ждала, когда Вика ответит. Вика начала: "Скажите – от студентки, которая… у которой… с которой… Она остановилась и закончила: " Скажите – от Вики, он помнит мое имя".
И они начали спускаться по ступенькам, Даня бежал впереди, Катя взяла мать под руку.
На следующем занятии Майк снова читал тот же текст. Он сделал все те же ошибки. Снова прочитал «Игор» с ударением на втором слоге. Вика опять его не поправляла. Она задумалась, залетела на минуту в облака, как говорил Даня. Ей представилось, что есть где-то место, где вещи и люди не стареют и не умирают. Там, в этом мире, она когда-нибудь встретится с Игорем. "Обязательно," – произнесла она вслух, и Майк посмотрел на нее с удивлением.
Оправдание
"Здравствуй, я звоню тебе из Рима. Ты не представляешь, как прекрасен Рим в эти рождественские дни. Как блестит и переливается огнями площадь Испании, как замысловато украшена ее знаменитая лестница. А театральные представления на площади Навона, а Пинчо! Ты хочешь сюда, ко мне? Из своей неуютной (или уютной) московской квартиры? От своего одиночества (или от своего мужа и детей). Эх, если бы я мог перенести тебя за многие километры, через поля и леса, а также моря и горы!" Все это я проговариваю мысленно за те несколько минут, пока в телефонной трубке звучит: "Алло, я слушаю! Говорите! Говорите же! Я вас не слышу. Извините, но вам придется перезвонить". Я кладу трубку на рычаг, в ушах еще звучит твой голос, твои недовольно-раздраженные, но такие певучие интонации. Счастлив ли я в этот момент, трудно сказать. Но вот уже двадцать лет я звоню тебе регулярно то из Нью-Йорка, то из