Это и вправду был мой дед – ласковый в старости, проказливый в юности.
Он всегда был резким, неоднозначным человеком; в какой-то мере типичным итальянским мачо. Темные волосы, темные испанские глаза, опаленная солнцем смуглая кожа, широкие плечи, он был невысоким, примерно моего роста, но намного сильнее. Только наши руки были абсолютно одинаковы: с длинными тонкими пальцами; руки пекаря – и такова было дело всей его жизни. Он вставал еще до петухов и начинал работу, ему не требовался иной компаньон, кроме своего собственного голоса: теплого, дружелюбного и ободряющего баритона. Его-то я и услышала снова в своем путешествии во сне.
Наша встреча успокоила меня. Он положил мозолистую руку мне на плечо и прошептал мне не волноваться, что все в конечном итоге наладится: он понимал меня и знал, как мне было трудно. И правда, на моем пути росли шипы и сорняки, и мои ноги покрылись мозолями. Я совсем упала духом.
Он знал, через что я прохожу. Он руководил отрядом партизан, сражающихся против режима Муссолини. Он любил свободу, поэтому его так и назвали: Либеро. Он был свободным; он был воздушным. Сейчас он был духом, неожиданный сердечный приступ унес его жизнь в 1996 году.
Настолько неожиданный, что я не нашла в себе силы увидеть его до похорон.
Но сейчас он стоял прямо передо мной, такой, каким я его помнила: загорелый, подвижный и волнующийся за свою внучку, так быстро ставшую молодой женщиной.
Да, женщиной; внутри я становилась женщиной. Я все еще считала себя безобидной и наивной, но я знала, что мне предстоит многое, а жизнь длинна и полна проблем.
Мне кажется, что к каждому дарованному нам таланту Бог дает нам хлыст для самобичевания: моим бичом было чувство вины. Именно оно, вместе с моей любовью к детям, и послужило источником еще одного кошмара.
Мои ученики сосредоточились на возникшем из ниоткуда ребенке, он немедленно
побежал ко мне; он даже не улыбался: у него были когти и клыки, способные разорвать плоть. А еще он кричал – от его воя кровь стыла в жилах – что пугало меня до полусмерти; я покрывалась холодным потом и неудержимо дрожала. Я всегда была очень эмоциональна, настоящий «эмпат» – в данном случая я испытывала страх.
Эмпаты – чувствительные и сопереживающие люди. Они любят спокойную жизнь, улыбки и детей; страдают от чувства вины; держатся особняком.
Но сейчас я не могла спрятаться: меня преследовал злой ребенок и кричал, завывал, как ветер.
Я боялась столкнуться лицом к лицу с этим монстром и тем, что он символизировал — утрату детской наивности. Я ни разу не спасла того, что стоило спасать, и моя совесть давила на меня. Я могла только снова убегать.
И я не могла причинить боль ребенку, так что я просто бежала, несмотря на то, что была на каблуках. Каждый шаг давался мне с трудом, мои ноги покрылись царапинами и мозолями. Это была настоящая пытка.
Потом я упала на четвереньки, и мне пришлось ползти по деревянному полу, прилагая еще большие усилия; скользкий и неприятный, он был таким же холодным, как и взгляд ребенка. Я знала, что заслужила