Супрун опять глотнул чаю.
– Вот и не ездил никто, приходили на щипцы. Почитай, вся деревня беззубая ходила, у кого одного-двух зубов, а у кого и пол-рта недоставало. Ничего, деснами терли, ели и ни про какие гастриты не вспоминали.
Но отвлекся я. Вызывают тут меня в конце первого лета в райком космомола и мордой об стол:
– Комсомолец Акимыч, а почему на вашем участке процветает мракобесие и полное засорение мозгов?
Я – ни в зуб ногой. Чего такого я проворонил?
– Ничего не знаю, – говорю. – Никакого мракобесия не встречал. Лекции в клубах читаю по медграмотности. Плакаты развешиваю о пользе прививок и профосмотров, да о вреде абортов. Про контрацептивы старухам рассказываю, молодежь-то стесняется приходить. Бабки слушают!
– Бдительность потеряли! Cытно спите, крепко жрете у себя там – в советской деревне?! А враг за рупьежом не дремлет! Вы нам тут плакатами, да лекциями свою расхлябанность не прикрывайте!
Тут до меня стало доходить, что это они видно про бабку Василису толкуют.
– Ну, есть такая знахарка. Карга старая. Ей уж, небось, лет двести или триста… мхом поросла уже вся! Какой она враг?
– Самый страшный враг, – говорят, – не тот, что из-за океана ракетами да бомбами грозит, а тот, что под боком разлагает передовое советское крестьянство! Препятствует победному шествию этого крестьянства в светлое коммунистическое будущее! А фельдшер-комсомолец спит и не видит, как вредная народная пропаганда мракобесия и знахарства ползет по району! Корни пускает в неокрепшие умы советской молодежи!
– Хорошо, – говорю, – поеду искоренять, задание понял.
И первым же делом на перекладных в самую дальнюю деревеньку, кажись, Брысково на десять дворов, где, по слухам, и жила бабка Василиса. За полями, за лесами, да позади болот, на краю дремучего леса…
Слыхать-то я про знахарку, слышал, а вот видеть до того момента не приходилось. Приперся я к ее избушке уже в сумерках, стучу. Тишина. Дверь в сени не приперта, значит, в доме хозяйка. А чего ж молчит?
Слыхал я, что очень стара она. Не дай бог, померла, пока ей в райкоме кости перемывали да мне мозги полоскали!
Я зашел в сени, покашлял для приличия. Молчок. Сапоги скинул на мосту, так сени в тех краях называют, стою в портянках, кепку в руки взял, не принято чужой порог переступать с покрытой головой, и вхожу.
В горнице лампочка горит. Значит, электричество есть. Значит, и хозяйка где-то рядом. Чистенько, светло, все прибрано, от полов аж сверкает. Ну, думаю, неужели старуха в такой силе, что дом содержит, хозяйство блюдет и такую чистоту наводить может?! И запах… свежего хлеба!
Я у порога встал, говорю:
– Вечер добрый, хозяева!
Опять тишина. И такая, знаете, тишина, ну вот, наверное, как в гробу, когда на два метра закопают. Тише не бывает.