«А ведь для него весь мир – что мне была та березонька», – вздыхала порой Янка.
Такова была древняя религия – обожествление природных сил и северных лесов, и мудрая жена решила более не корить своего мужа-язычника за то, что он не верует в Христа.
Она водила детей в Русское, в тамошнюю деревянную церковку, а он не возражал, и у нее от этого делалось тепло на душе.
Ее отец нашел себе наконец жену, и Янка была этому рада. Вскоре после того, как они приехали в Грязное, он пришел их проведать, отвел ее в сторонку и вложил ей в ладонь кошель с серебряными монетами, который привез с юга.
«Думаю, Кий уже не вернется, – сказал он, – а значит, все это твое».
Она поняла, что так он пытается загладить свою вину перед нею, они помирились, и с тех пор между ними установились дружеские отношения.
Она показала монеты Пургасу, и тот внимательно их осмотрел. Он объявил, что некоторые отчеканены в Константинополе и очень древние. Часть были русские, времен Мономаха. Но несколько монет его удивили.
– Вот это вроде бы написано славянскими буквами, – сказал он, – но что вот это такое?
По краю монеты были выбиты странные, похожие на восточные письмена.
– Кажется, я видел такие на одной иконе, – припомнил он.
Эти монеты когда-то отчеканили в Польше, на них виднелись надписи на славянском и древнееврейском языках, ведь в Польше издавна существовала хазарская община.
Деньги они спрятали под пол. Кто знает, когда они понадобятся?
Пургас оказался не только хорошим охотником; он неутомимо трудился на земле, и вскоре они зажили в достатке. Жаловаться ей было не на что.
Лишь одно в муже раздражало Янку. Это была та же глубоко укоренившаяся привычка, о которой говорил ей староста, когда они только приехали в Русское; и ее муж-мордвин ни в чем не отличался от своих славянских односельчан. Он упорно не желал заботиться о будущем.
«Прямо одни вороны летают», – повторял он, когда она заставляла его принять какое-нибудь решение. Он считал, что каждое лето, каждую зиму, каждый день надо прожить осторожно и осмотрительно, так, будто они последние.
Однажды после одной подобной ссоры он ушел в лес и вернулся с тушей убитого оленя.
– Вот и оленюшка, поди, тоже думал, как зиму прозимует, – мягко сказал он ей, – а зря думал.
– Но мы же не звери лесные! – нетерпеливо возразила она.
На это он только улыбнулся и пожал плечами.
Она все равно его любила. Он подарил ей троих детей и настоящее счастье. Односельчане его уважали.
И по крайней мере раз в год управляющий боярина Милея предлагал им от имени своего господина на все более и более соблазнительных условиях перейти к нему и взять в кортому землю в Русском.
Они всегда отказывались.
– Мы люди черные, – говорила она без утайки. – Здесь мы сами себе хозяева.
С годами Янка располнела. Щеки у нее округлились.