Хранители. Матильда Грин

эту весну, казался Гилберту серьезным испытанием. И, положа руку на сердце, он не был уверен в том, что прошёл его достойно. Как и в том, что все закончилось. Только налив себе вторую порцию отличного восемнадцатилетнего виски, присланного на похороны мужем Марьян, Гилберт почувствовал, что начинает понемногу расслабляться. Хотя внутреннее онемение, никак не желавшее оставлять его с апреля, по-прежнему держало его в состоянии неловкого отупения. И от этого не спасали ни бесчисленные сигареты, ни алкоголь, ни душеспасительные беседы с Роландом. С Гарри, которого все так почему-то называли с детства, он никогда близок не был. Инициатором такого произношения имени брата стала еще малышка Софи, не выговаривавшая носового звука. Однако мать всегда звала его Анри, на французский манер.

      Обменявшись парой незначительных фраз с теми из присутствующих, с кем он был знаком, Гилберт добавил в свой стакан льда и огляделся. Ему нестерпимо захотелось уединиться где-нибудь и просто побыть в тишине. Даже это соблюдавшее почтительный уровень шума сборище его утомляло. Слева от лестницы виднелся проход в курительную комнату. Он знал, что там стоит несколько мягких и весьма удобных канапе. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, он подлил себе еще скотча и, ловко лавируя между сновавших с подносами официантов, открыл практически незаметную за тяжёлой бархатной портьерой дубовую дверь. Закрыв её за собой с другой стороны, он с облегчением обнаружил, что в комнате никого нет. Гилберту хотелось курить, поэтому он уселся на один из уютных обтянутых расшитой тканью диванов и, поставив тумблер на стол, придвинул к себе стоявшую на краю чистую пепельницу. Она была предназначена для сигар, но и для обычных окурков тоже годилась. Он машинально затягивался уже второй сигаретой, погрузившись в невесёлые раздумья, когда вдруг заметил, что дверь бесшумно отворяется. Гилберт недовольно поморщился. Но в следующий момент лоб его разгладился: в комнату входил Роланд. Тот тоже, напрягшись при виде сидящей фигуры, облегчённо вздохнул, когда обнаружил в этой фигуре своего друга. В руке Роланда тоже был стакан скотча, они мрачно чокнулись и сделали по глотку. Гилберт про себя умолял друга говорить о чём угодно, только не об осточертевшем ему процессе по делу Софи. Но поскольку молчание затянулось, он решил первым задать вопрос, чтобы отвести разговор от нежелательной темы.

      – Ты так и не рассказал мне, что там случилось в России. Что заставило тебя наконец прислушаться к советам отца?

      – Как раз совет прислушаться к советам отца, – последовал неожиданный ответ.

      Гилберт на это заметил несколько резко:

      – Полагаю, этот совет должен был быть весьма настойчивым. Раз сработал именно он, а не мои просьбы и не увещевания Габриэлы.

      Гилберт имел право обижаться. Потому что был давним и верным другом Роланда. Потому что был бессменным управляющим «Велюра», который тот наследовал. И, черт побери, потому что слова о чьей-то