В образе неумолимой, добродетельной Федры Карнович изобразил ее прекрасное и неумолимое превосходительство, а в образе Ипполита – себя, влюбленного в нее!
По выражению моего сконфуженного лица Эльвира Михайловна поняла, что я все угадал, и с трудом удержалась от смеха.
– Сами понимаете, – сказала она с шутливой серьезностью, – что ничего подобного я допустить на сцену не могу. Конечно, моему мужу – а он весьма умен и прозорлив! – будет приятно узнать, что Федра любит немолодого Тезея, однако сознавать, что вокруг ее юбок, вернее, столы и инститы[1], безнаказанно увивается какой-то бесстыжий Ипполит, ему вряд ли будет приятно. За себя Федра не боится, зато участь Ипполита может быть печальной. Тезей, видите ли, покровительствует ссыльным… о, разумеется, не политическим… – в голосе Эльвиры Михайловны прозвучала брезгливость, – тем, кто слегка порастратился на казенный счет или впал еще в какие-то незначительные должностные грешки. Он устраивает их здесь на тепленькие местечки, скажем, Карновичу весьма уютно в роли заведующего канцелярией. И если у него недостает ума самому позаботиться о себе, мне приходится печься о том, чтобы Тезей не лишился хорошего работника лишь потому, что тот чрезмерно много о себе вообразил.
Я слушал Эльвиру Михайловну, восторгаясь ее насмешливым умом, ее очаровательной речью, столь не похожей на речь известных мне светских дам, – и в то же время прощался с последней надеждой привлечь ее внимание. Ах… не дай бог «чрезмерно о себе вообразить» – лишусь не только работы, но и ее общества!
Стыдясь, что не смогу скрыть волнения, я подошел в окну и уставился в парк, делая вид, будто некий шум, раздавшийся внизу, привлек мое внимание. К моему изумлению, там в самом деле происходило нечто странное. Из полосатой будки часового (такая будка стояла у ворот губернаторского парка) выскочил охранник с ружьем наперевес и преградил путь женщине в большом клетчатом платке, покрывающем ее чуть ли не до пят.
Она пыталась пройти, она показывала на дом, но солдат качал головой и норовил отогнать ее подальше.
– Что там происходит? Куда вы смотрите? – спросила Эльвира Михайловна, подходя ко мне и касаясь моего плеча пышным рукавом своего платья. Сладостный аромат коснулся моего обоняния… словно в тумане, смотрел я, как женщина внизу подняла голову и с мольбой уставилась на окна верхних этажей губернаторского дома, на то окно, за которым стояли мы с прекрасной и недосягаемой «Федрой»…
«Да ведь я видел эту самую девушку вчера в гостинице!» – мелькнула – нет, вяло, полусонно проплыла в моей голове мысль.
– Чего она хочет? – удивилась Эльвира Михайловна. – А ну-ка, отворите окно, господин Северный, я спрошу.
– Умоляю, называйте меня Никитою… Львовичем… – едва выговорил я, понимая, что ничего так не желал бы, как услышать свое имя из этих прелестных уст.
– Конечно, конечно, – уступчиво