Смысл жизни. Федор Папаяни

говорили мы до сих пор? Разумеется, о той самой, которую все имеют в виду, когда ставят вопрос о смысле жизни. А когда мы хотим знать, каков смысл человеческой жизни, или – существует ли он, то, очевидно, мы имеем в виду уже известную нам жизнь, наличную, ту самую, какую мы уже сейчас переживаем; ибо нельзя и спрашивать о смысле неизвестной нам жизни. Другими словами: говоря о смысле человеческой жизни, мы под словом «жизнь» все время подразумевали земное существование человека; и полученный нами вывод, если его высказать более точным образом, ни о чем не умалчивая в виде подразумеваемых пояснений, будет таков: цель, осмысливающая земное существование человека, лежит вне этого существования.

      А вот теперь-то спросим себя: противоречит ли наш вывод тому нравственному требованию, по которому никакую личность нельзя рассматривать как только средство или орудие каких бы то ни было целей? Разумеется, противоречит, если мы втихомолку отождествляем понятие земного существования с понятием личного существования вообще, если мы втихомолку допускаем, что с прекращением земного существования человеческая личность исчезает сполна. Тогда, разумеется, цель земной жизни, находясь вне этой жизни, окажется и вне всякой личности; а потому личность станет разыгрывать всего только роль средства или орудия и утратит самостоятельное достоинство. Но вот вопрос: по какому праву отожествили мы земное существование человека с личным существованием вообще, земную жизнь человека, о смысле которой у нас идет речь, с его жизнью вообще? Конечно, по различным историко-культурным причинам, а, может быть, именно вследствие нашей некультурности, мы привыкли думать, что с прекращением земного существования человека прекращается и все его существование. Укоренению этой привычки содействовало то обстоятельство, что в 60-х годах у нас господствовал материализм, а в 70-х полнейшее пренебрежение философией. По словам Кавелина[8], ее тогда даже не опровергали, а одно из двух: или без всяких доводов глумились над ней или же обходили полным молчанием, отбрасывали в сторону как бы заведомо ненужную вещь. Что же удивительного при таких условиях, если некоторые взгляды, сделавшись привычными во время господства материализма, вследствие их привычности незаметно допускаются иногда и теперь, даже и теми, кто далеко не сочувствует материализму?[9] К числу таких привычных мыслей относится и отожествление земного существования с личным, существование вообще, земной жизни человека с его жизнью вообще. Но если какая-нибудь мысль сделалась вполне привычною для нас, то это еще не значит, что она составляет истину. А критическая теория познания утверждает, что личное бессмертие принадлежит к числу таких вещей, которые недоступны нашему знанию и должны быть предоставлены вере; по словам этой теории, нельзя доказать научными доводами существование бессмертия, но в то же время подобными доводами нельзя его и опровергнуть, так что ни того, ни другого никогда нельзя знать,