Как люблю их всех! Когда смотрю, сжимает сердце – разве может такое быть сейчас, когда взрывают троллейбусы, режут водителей на перекрестках за то, что не уступил дорогу, бомбят целые города. Потому и нет белок с ежиками, они попрятались все. Все остались там. И я остался там, и мы.
В детстве у меня была большая елка, до небес, с огромной звездой на вершине. Сияла звезда, сияла жизнь. Сейчас даже нет елки – и зачем она мне? В пустом доме будет глупо, если я примусь наряжать. Нет, никакой елки. Потому что и Нового года-то никакого нет, а как хочется иногда. Бывает, что очень хочется… Особенно так в этот год, раньше привычней было.
Обычно у меня здесь тихо – во дворе и на улице, даже в эти, новогодние дни. Настроение портилось немного – надо праздновать, именно что надо, а не с кем. Беда! Так бы и сидел спокойно дома, но, когда все празднуют что-то, а ты нет… Настроение портится. Уснуть не мог. В поисках, куда бы себя деть, выходил, шатался по улицам. Хожу и смотрю вокруг, что происходит, кто навстречу идет, что говорят, обсуждают. Прогуливаюсь. Наверное, так будет и в этот раз. Новый год для человека, который живет один, – пытка. Только в эти дни и хочется быть с людьми. Просто раньше, знаешь, было ощущение, что надо праздновать, – но никак; а вот теперь есть ощущение, что и не надо – а хочется. И знаешь, чего хочется? Тех зайчиков, белочек и их корзинок. Это называется «душевное тепло», а может, как-то еще. Люди выдумывают всякие названия тому, чего им не хватает.
Но, конечно, никакого Нового года не может быть без тебя. Да и какие тут белочки – только собаки иногда во дворе ходят – злые, недовольные псы. Жрать им нечего. Они совсем не новогодние. Да и ты знаешь, как я к собакам после того, как с тобой… тогда…
Такая, конечно, проблема… У тебя ведь там, наверное, посерьезнее. Как я могу знать? Но и мне – не очень, не очень легко, скажу тебе. Смутно. И люди вокруг, и с общением плохо, и без – плохо. В остальные-то дни всё немного не так.
В остальные-то дни я, знаешь, что думаю? Ах, если бы только на лбу у меня вырос рог! Только представь! Крепкий, прямой, сильный, устремленный к самому небу, к самому Солнцу, острее всего на Земле острого, да такой, чтоб ни одна мощь мира не способна была сломить его! Да живой, ощущаемый всем моим телом, продолжающий и украшающий его. Неотделимый, как сердце, как ты от меня – неотделимый!
Я наклонял бы голову и пропарывал их животы. Или пронзал бы грудь, или стремительно протыкал шею. Я поднимал над землей бы их, на этом роге своем, крепком, как стержень мира. Я бы тряс головой неистово, из стороны в сторону, и отбрасывал их, недвижимых, на асфальт. Всех этих, идущих навстречу. Идущих мимо.
В вагоне метро, в салоне троллейбуса пахнет скорбью. У людей как будто нет глаз. Их губы если и шепчут что – только слова брани, автоматической, не осознаваемой даже как брань. Я слышу брань и от себя – не произношу, а слышу. Такие скорбные русские понедельники.
Вот,