Пролог, он же начало эпилога
Лучи утреннего солнца пробиваются через створки жалюзи. Настойчиво проникают под ресницы, впиваясь, как сверло в мозг. Голова раскалывается так, что хочется разбить ее о подголовник кровати. С трудом открываю глаза, пытаюсь приподняться и тут же падаю на подушку. Чем я только думала, когда покупала квартиру на предпоследнем этаже? Ведь был вариант на втором – дешевле, вместительнее и в разы темнее. Нет же, хотела жить с видом на Централ Парк. Теперь расхлебываю.
Чертово солнце. И чертово похмелье! С трудом сдержав рвотный спазм, предпринимаю еще одну попытку сесть, в этот раз удачную. Взгляд фокусируется на журнальном столике, на котором почему-то стоят мои любимые туфли на шпильках, а чуть дальше с подлокотника кресла свисает кружевное бюстье.
– Что за… ? – хрипло вопрошаю я, от неожиданности дернув ногой.
С тихим звоном с кровати падает пустая бутылка из-под шампанского. Пока она катится по полу, я со стоном зажимаю уши.
Господи, отрубите мне голову! Или дайте выпить.
От ерзанья по простыне в бедро впивается что-то острое. Да что ж сегодня за утро? Пошарив под одеялом, достаю бусину… или стразу… или… Твою мать! Это же бриллиант! Простыни, подушки, ковер – в квартире все усыпано ими!
Память медленно возвращается, заставляя спину покрыться мурашками. Мы сделали это. Мы вскрыли хранилище! А потом…
– Мэддс, умоляю, скажи, что у тебя есть пиво, – одеяло справа от меня приходит в движение.
С ужасом поворачиваю голову, все еще надеясь, что ошиблась, и голос не принадлежит Диггеру. Но похмелье – не самое жестокое испытание сегодняшнего дня.
– Доброе утро, цыпа, – небритая физиономия расплывается в улыбке. – Хреново выглядишь.
Что этот хамоватый бобер делает в моей постели? И почему я голая? Мы же с ним не…
Обрывки воспоминаний, наконец, складываются в подобие картины.
– Боже… Нет!!!
Мой горестный вопль слышно, наверное, на другом конце Манхэттена.
– Хорош орать, – Диггер по-хозяйски обнимает меня за талию и притягивает к себе. – Вчера тебе все нравилось.
За сто шестьдесят восемь часов до…
– Мисс Полански, – ладонь семейного юриста по-отечески сжала мое плечо. – Мэдэлин. Подумайте хорошенько. Ваш план может повлечь за собой серьезные последствия.
В голосе Дэйвина слышалась искренняя боль. Он всегда переживал за меня – я выросла на его глазах.
– А какие могут быть варианты? – я отчаянно всплеснула руками. – Эта сраная страховка – наш единственный шанс выкрутиться!
Щеки помощницы адвоката стали пунцовыми – девочка еще не успела привыкнуть, что в отсутствии прессы я материлась как крановщик в грузовом порту Ньюарка. К слову сказать, у меня были причины для злости. Не каждый день узнаешь, что вместо финансовой империи ты унаследовала многомиллионный долг. Когда отец затевал игры с акциями, никто не ожидал краха, но из-за финансового кризиса сделка не выгорела, и мы лишились половины денег на счетах. С помощью второй половины отец пытался спасти юридическую фирму – воспользовавшись его шатким положением, компаньоны устроили раскол, намеренно отпустив старших партнеров к конкурентам. Виктор Полански был сильным игроком и выдержал этот удар. Он отразил бы и новые, но случайно обнаруженная опухоль поставила точку в его борьбе.
Отец медленно угасал, ни на один день не опуская рук. Болезнь сжирала его, а он продолжал биться – распродавал недвижимость, брал кредиты, вел переговоры о слиянии. Он старался, как никто другой, но все сыпалось, как песок из трясущихся ладоней. Мы потеряли фирму и обе газеты, особняк в Палм-Бич ушел за бесценок, не покрыв и четверти необходимой суммы. К моменту смерти отца из всего состояния Полански уцелела лишь моя квартира на Пятой авеню и бабушкины бриллианты. После похорон выяснилось, что очень скоро я потеряю и их – задолженность по кредиту в два раза превышала сумму оставшихся активов.
– Почему бы просто не продать драгоценности? – продолжал убеждать Дэйвин. – Деньги помогут удержаться на плаву какое-то время.
– Мы оба знаем, что их не хватит, – отрезала я.
– Мэдди…
Так меня не называли с детства. Я жестом велела Дэйвину замолчать, и тогда он использовал запрещенный прием: – Вику это не понравилось бы.
– Папы больше нет! – заорала я.
Дэйвин тут же сник, ассистентка испуганно зажмурилась, а я почувствовала укол совести. Нельзя срываться на близких. Даже когда слишком больно.
– Простите, – сдавленно пробормотала я и отвернулась, чтобы незаметно вытереть слезы. – Я ценю ваши советы. Но выбора нет. Вы принесли досье?
Последнюю фразу я произнесла бодрым голосом.
Дэйвин вынул из кейса и разложил на столе пять папок:
– Как