Роман задавал ей этот вопрос не раз – все-таки первая женщина в его жизни, огромный эмоциональный шок (прекрасный шок, что греха таить…), и он пытался дать какое-то определение этим отношениям.
Лана отшучивалась, назначая ему все новые и новые свидания. И только спустя несколько месяцев после начала этих неопределимых отношений Лана заявила, что он «излечился» и она готова ответить на его вопрос.
– Излечился от чего? – спросил он.
– От чернухи, – она ласково потрепала его по волосам и поднялась с кровати. – Пойдем на кухню, поговорим. Тебе налить вина?
– Пиво. У тебя есть?
– А как же, – засмеялась она, надевая пеньюар. – Пошли.
Она достала несколько банок, но Роман взял только одну и попросил убрать остальные. Лана понимающе кивнула: она знала – единственная из всех друзей и знакомых! – про его детство-Лето. И про детство-Зиму тоже знала…
– Чернуха? – спросил он, открыв банку.
– В детстве ты видел отца-тирана – он был тираном даже в ту пору, когда у родителей все еще шло неплохо, так? Он поднимал руку на твою мать, когда они ссорились, хоть и редко. Потом он узнал, что тебе не отец, и стал избивать мать регулярно. Чуть позже просто выгнал вас из дома. Хорошая картинка?
– Ну что ты задаешь дурацкий вопрос!
– Он не дурацкий. Это картинка, которая наложилась на твое восприятие отношений мужчины и женщины: насилие. Дальше: вы с мамой мыкались в бедности, ты пошел работать с малолетства, чтобы хоть как-то выжить, а твоя мама…
– Осторожнее, Лана.
– Я ничего плохого не собиралась сказать, Рома. Она любила твоего отца. Слишком любила, слишком много вложила в это чувство. И ты знаешь, чем ее любовь закончилась…
Он знал. Мама запила. Потом умерла от цирроза.
Он все время сравнивал Лану с мамой, против собственной воли. Казалось, эти женщины родились на разных планетах: мама терпела боль, унижения и при этом преданно любила своего мучителя. А Лана устраивала свою жизнь, как ей хотелось и нравилось, без оглядки на чужие суждения. Мужчины ее боготворили – Лана сумела заставить себя уважать. А почему Ася, мама, не сумела? Почему рабски целовала занесенную над нею руку?
Была ли она мазохисткой? Любила ли она, когда ей причиняют боль? Или она относилась к тому поколению женщин, которых вырастили в рамках сознания, что мужчина – хозяин? И бьет – значит, любит?
Ему становилось душно от одной этой мысли. Так душно, что хотелось рвать воротник, бежать на свежий воздух – отдышаться. В истории человечества много несправедливых и дурных вещей, но ведь тогда уже двадцатый век заканчивался – совсем другой век, с другими идеями! О ценности человеческой жизни, о неприкосновенности личности, о равенстве полов, о… Как мог этот скот, задержавшийся в развитии на уровне пещерного века, поднять