Едва Серега приближался к Сладе ближе этих самых полутора метров, как она тут же отходила назад. И что с этим делать, Духарев понятия не имел.
– Слада, а ты свой-то язык помнишь? – спросил он.
– Как это – свой? – влез Мыш.
– Болгарский.
– Булгарский, – поправил Мыш.
– Пускай, – не стал спорить Духарев. – Так вы можете говорить по-булгарски или уже забыли?
Мыш засмеялся, а Слада спокойно ответила:
– Мы и говорим по-булгарски.
Мыш поглядел на Духарева и захихикал.
Серега подобрал отвисшую челюсть.
– А я на каком языке говорю? – спросил он, чувствуя себя полным идиотом.
– На нашем, ясное дело! – ответил Мыш. – Ну, говор у тебя нездешний, ну так и у нас нездешний, дык когда мурома какой-нито говорить начинает, так его и совсем не поймешь. А ты… К нам нурманы Князевы той зимой прибегали, так у них выговор похожий, но ты лучше говоришь. Видно, что смалу по-нашему болтать выучился. А по-нурмански можешь?
– Нет, – покачал головой Серега.
– А еще по какому-нибудь?
– It was many and many a years ago,
In a kingdom by the sea,
That a maiden there lived whom you may know
By the name of Annabe Lee; —
Than to love and be loved by me…[1] —
прочитал Духарев.
Почему именно это стихотворение пришло ему на ум, Серега не смог бы ответить. Пришло, и все тут.
– Это ты по-каковски? – заинтересовался Мыш.
– По-английски.
– А как это по-нашему будет?
– С тех пор пролетели года и года.
У моря, где край земли,
Вы, может быть, девушку знали тогда
По имени Аннабель Ли, —
Друг другу сердца отдав навсегда,
Мы расстаться на миг не могли…[2]
– А дальше? – жадно спросила Слада.
Серега хотел сказать, что не помнит: читать стихи вслух он не любил. Но лишь глянул в сияющие глазенки и продолжил:
– Мы были как дети, она и я,
У моря, где край земли,
В то давнее, давнее время, когда
Жила здесь Аннабель Ли, —
И ангелы неба смотреть на нас
Без зависти не могли.
И вот почему из тучи тогда,
У