Предвижу возражения: – «О чём может сожалеть поэт, если пройдя курс наук, скажем, в Сорбонне, он вернётся на свой законный трон просвещенным монархом?» Согласен, в этом случае жалеть не о чем. Но, прислушайся к голосу поэта, дорогой мой Читатель. Этот голос звучит из Ада, с «Того света», он уже «умер» и «похоронен»; о его царской доле живущие быстро забыли. Разве это не достойно сожаления? Даже то, что он стал величайшим из поэтов, не отменяет чувства сожаления об утраченном «Правом пути» монарха.
Вот сколько мыслей вызвали у меня всего три строки Великого Поэта. Не сразу все эти мысли родились в голове моей, но после неоднократного прочтения текста Комедии.
Ahi quanto a dir qual era è cosa dura
esta selva selvaggia e aspra e forte
che nel pensier rinova la paura! [6]
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу! [6]
Каков был тот дикий лес, дремучий и грозящий? Не стоит подходить к режиму учебного заведения Средневековья с мерками сегодняшнего времени, когда «права ребёнка» ставятся во главу угла. Строгий режим, постоянный надзор, казарменное или монастырское положение, скудная пища, монотонная долбёжка и повторение уроков, телесные наказания и карцер за малейшую провинность – суть и основные составляющие этого режима. Даже отпрыску высокого рода, каким являлся Данте, никто не делал поблажку; такие попадали в учебные заведения строго инкогнито. После мамок и нянек, после баловства и вседозволенности в детские годы, переносить этот режим для него было то, что он называет «давний ужас», который он пронесёт в памяти до конца своих дней. Уместно вспомнить, что телесные наказания в школах Англии отменили в самом конце прошлого «просвещенного» XX века, на моей и твоей памяти, а там подвергали телесным наказаниям и королевских отпрысков. И до сих пор вопрос о применении телесных наказаний в школах Англии не снят с повестки дня.
Быль из моего детства:
Мой отец, учитель русского языка и литературы 7-летней сельской школы, идёт по деревне Старое, после окончания занятий в школе.
«Аркадий Федорович!» – обращается к нему, почтительно сняв шапку, Ефим Ивлев, местный скотник, с лопатой на плече: – «Как там мой Толя?»
«Неважно, Ефим» – отвечает отец: – «Сегодня опять не выучил домашнее задание». «Аркадий Фёдорович!» – умоляюще восклицает Ефим: – «Вы уж там с ним построже, лупите его почаще, а то говорите мне, если что, я сам его отлуплю».
Tant» è amara che poco è più morte;
ma per trattar del ben ch'i» vi trovai,
dirò de l'altre cose ch'i» v'ho scorte. [9]
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще. [9]
Так горек «тёмный лес» – беспросветные будни учёбы, что невольно порой хочется умереть, приняв блаженную