– Меня зовут Саша Торнвальд, – промолвил Саша и не услышал себя. – Васильевский остров, шестая линия, дом восемь. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.
– Что случилось, сынок? – встревоженно спросил лейтенант. Саша шмыгнул носом и ответил:
– Приезжайте скорее. Я убил свою мачеху.
Приехавшая полиция первым делом сняла с него побои и оценила полосу от веревки на шее. Саша безучастно рассказал им обо всем, что случилось днем и случалось раньше, и с тем же равнодушием подписал свои показания. Скрывать ему было нечего. Тело мачехи забрали в морг, а Сашу повезли в полицейское отделение. Один из полицейских, смотревший на замордованного подростка с искренним сочувствием, сказал, что при таких раскладах статью дадут легкую, и после всего, что ему пришлось пережить, Саша отделается подростковой психиатрической клиникой или детской колонией, да и то наверняка условно. Три года максимум. Саша слушал полицейского и думал, знает ли уже отец обо всем, что случилось.
Отец знал. Как раз в то время, когда врач судебного отделения вправлял Саше сломанный нос и накладывал шов на разбитую левую бровь, Максим Торнвальд, бледный и решительный, подписывал положенное законом отречение от старшего сына. Отказывался от убийцы – как добропорядочный гражданин и безмерно страдающий вдовец. А судья уже готовил документы по ссылке Саши на одну из дальних планет, и ссылка была окончательной и обжалованию не под лежала.
Первым делом надо было выучить здешний язык.
Придя в себя, Саша некоторое время лежал с закрытыми глазами и слушал, как над ним в две глотки бранятся монахи. В том, что его привели именно в монастырь, он не сомневался: слишком много было ритуальных движений, да и одежда на обитателях этого места очень напоминала ту, которую он видел на картинках в учебнике древней истории.
Я жив, думал Саша, слушая чужую речь и пытаясь вычленить из нее повторяющиеся элементы. Сплошные гласные, и точки опоры нет, не от чего оттолкнуться, чтобы составить первую фразу. Я жив, мне повезло, мне ужасно повезло.
Ему захотелось заплакать. Мужчины не плачут, герои его книг никогда не плакали, но он-то не был героем и поэтому мог позволить удариться в бабский рев и истерику. Потому что его выбросили на другой конец Вселенной, и дом остался так далеко, что и представить сложно. Потому что он никогда больше не увидит отца. Потому что он, в конце концов, еще ребенок, он один и понятия не имеет, что делать дальше.
Сознание вычленило наиболее часто повторяющееся слово, и Саша произнес:
– Квеетарис.
Теперь бы еще узнать, что это означает.
Саша открыл глаза. Монахи воззрились на него так, словно он выдал им все тайны земли и неба. Один, тощий брюнет, начинавший седеть, разразился целой тирадой с восторженными интонациями, в которой помянутое квеетарис повторялось добрый десяток раз. Второй, румяный добродушный толстячок, в котором Саша узнал того самого человека, который привел его в монастырь, смотрел на