Потом Сэнсэй рассказал нам, что у них был очень глубокий разговор. Зовут монаха Чудесный Плод (по-японски – Мёка). Он учился в чаньской школе Линьцзи (японское название – Риндзай). Хотел широко проповедовать, но в Китае это очень трудно. С запретом на «религиозную пропаганду» мы сами столкнулись. Тэрасава-сэнсэй подытожил наши встречи с китайскими монахами: «На главные посты в монастырях направляются хорошо обученные люди. Они способны воспринять учение Сутры о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы и передать его: ведь у нас самих нет возможности проповедовать в Китае долго. Наша поездка несет великое благо».
27 сентября 1994 г. Андрей купил вчера в монастырской лавке книги: несколько частей Аватамсака-сутры[28] и Винаю – те самые Правила Сангхи (не только десять, сформулированных Тяньтаем, но абсолютно все правила монашеской жизни), которые он так настойчиво выпытывал у нас с Сергеем. Правда, прочитать он их сможет не скоро – только когда освоит китайский язык… Тэрасава-сэнсэй все же перевел нам кое-что из Винаи: среди тяжкий прегрешений мне запомнилось одно – хотя бы день не оказывать почтения Тройному Сокровищу. Почтение может выражаться даже в простом подношении алтарю благовонием.
Для накопившихся книг Андрей достал где-то картонную коробку. После ранней, как обычно в Китае, начавшейся в четыре часа утра церемонии мы завалились спать. Мне приснилось, что Андрей хочет запихнуть эту чудовищно большую коробку ко мне в маленький рюкзачок. Еще приснилась Москва, которая стала здесь для меня каким-то совершенно другим, запредельным миром. Я иду мимо памятнику Фадееву, мимо сберкассы, мимо райисполкома, где когда-то работал сторожем, припадаю лбом к его стеклянным дверям, которые начинают дрожать и гудеть, как под напряжением. Я словно бы попадаю в магнитное поле и с величайшим трудом отрываю лоб от стекла. За мной ходит Андрей, каким-то образом приладив коробку к моему рюкзачку. Я оборачиваюсь к нему и повторяю слова, сказанные мне Сэнсэем во сне перед тем, как я очутился в Москве: «Тебе нужен доктор, подлечить живот. Доктора, доктора!»[29]. В этот момент я проснулся, сразу сел и замер. Совершенно не хотелось шевелиться. Сознание было абсолютно ясное. Оно погрузилось в воспоминания о приснившемся мне только что родном районе – где-то там сейчас мои жена и сын, родители, брат… Я понял что-то глубокое. Захотелось снять корку с мозга, мешающую жить непосредственно. Я постиг, почему уважение выражается в том, чтобы снять шляпу. Более глубокое уважение – в монашеском сбривании волос. Еще более фундаментальное почитание