Предпоследняя станция по зелёной ветке, а потом ещё три остановки на автобусе. Когда-то здесь было ПТУ, готовившее будущих сварщиков, бульдозеристов и крановщиков. От него остался «полигон» – несколько ржавых скелетов бывших когда-то пособиями для практических занятий, учебный корпус, в котором шёл непрекращающийся ремонт и общага. Общагу не ремонтировали. Просто вынесли лишнюю мебель из комнат, в которых когда-то жили петэушники, покрасили пол в фойе и повесили табличку «гостиница». Здесь вроде как мой дом. «Пионерлагерская» кровать с железной сеткой, стол, два стула. В покосившемся шкафу, кроме рюкзака с моими футболками, полупустая пачка папирос с табаком, пахнущим хозяйственным мылом, и чёрно-белая фотография. Память о бывших хозяевах комнаты. Я долго силился понять, кого же мне напоминает тётка на этой слегка пожелтевшей фотке. Потом вспомнил. «Рабыня Изаура». Мда. В тот день, когда вся страна смотрела последнюю серию этого ужасающе длинного кинофильма, я с двумя одноклассниками залез на чердак женской бани. Зря. Все сексуально-привлекательные женщины союза были в тот вечер у телевизоров. В душе мылась только одна банщица – родившаяся, наверное, до Второй Мировой. То зрелище иногда ещё посещает меня в глухие ночные часы… Туалет в конце коридора. Из его окна видно ещё одно строение, находящееся на территории бывшего ПТУ, – спортзал. Его выкупила какая-то сеть фитнесс-клубов и устроила (в некогда унылом помещении с лозунгом во всю стену «нет прекраснее одежды, чем бронза мускулов и свежесть кожи») крытый теннисный корт. Отсюда, из туалета, не видно, что там происходит внутри. Ради чего каждый вечер к зданию подкатывают «бумеры» и «мерседесы». И из моей комнаты невидно. Потому что окна спортзала почти целиком закрыты белыми пластиковыми щитами. Остаётся небольшая полоска прозрачного стекла по самому верху. Там, скрытые от посторонних глаз, толстые дядьки с ракетками за туеву хучу денег бутсают друг другу мячики. Я знаю это, потому что мне известно, откуда нужно смотреть, чтобы было видно происходящее внутри. Нужно выйти на улицу, перейти бывший плац для начальной военной подготовки, зайти на «полигон» и влезть на некогда действующий образец мостового крана. Если сесть по центру этой громадной и ржавой махины, можно прямо под собой увидеть примерно половину зеленеющего искусственной травой корта.
Помню, это было в четверг – день, когда я впервые вскарабкался на брошенное под открытым небом «пособие». Недавно прошел дождь, почти стемнело, но мне очень уж хотелось увидеть, что происходит внутри этой сверкающей коробки, в которую превратили бывший спортзал. Из кабины крановщика с выбитыми стёклами, где когда-то упорный и смелый наложил невидимую во тьме кучу дерьма, неслабо воняло. Списывать на голубей этот неясный акт не имело смысла.
Во дворе, где я провел своё детство, была голубятня. И уж кому как не мне знать, что если пара десятков птиц попытается повторить нечто подобное – результат будет смехотворным. Что значат их жалкие каки
