– Да делов-то. В безлюдь увезти и взорвать. И собрать потом золото. Только много-то будет возни, а торопятся чехи сбежать.
Были вести те – как сухие дрова, щедро сложённые в жаркодышащий печной зев. Изумление грели.
Были вести – как яркогорящие свечи.
Озаряли понимание.
Были – как пышущие жаром голыши из банной каменки.
Шевелили смущение…
И указывали на суконные заиндевевшие лохмотья на обивке выстуженного вагона – последнего вагона, запертого. С одиноким пассажиром в худой шинелишке и стоптанных изрядно сапогах. С лицом голодно обтянутым и выбритым до синевы, до пунцовых ссадин от древнего изработанного лезвия и ледяной воды, с болезненно запекшимися и в корки высушенными губами.
– Сказал чехам: большевикам скорее отдам, чем вам…
– Берите его тогда, офицер говорит…
– Делайте с им что хотите…
– А мы умываем руки…
Пока не плеснул на каменку отрезвляющим пахучим мятным варом сильный в красной несокрушимой правде товарищ Буров:
– А ну молчать!
И поднявшийся мутный пар проглотил невнятные звуки обжигающе жарких вестей, гася даже дыхание, и потек, потек по вагону. В душных глубинах его шевелилось настойчиво что-то. Стучалось. Стучалось как сердце в усталой надсаде, только вот где и куда…
Под полом?
Под полом вагонным – подрагивающим, покачивающимся на железных могучих лентах, перепоясавших необъятную сибирскую гиганть?..
Или – куда-то ещё?..
Дальше, дальше, где ждал хоть каких-то вестей от своего человека-друга непобедимый как он и как он седой океан?..
Или может быть – ближе?!
– До… ехал, – стучали колеса.
– До… жил, – соглашались.
И выпечатывали итог:
– Пе-ре-дал…
Вели бесконечную песню, и песня стучала в сердца:
– Доехал-дожил-передал… Доехал-дожил-передал… Доехалдожилпереда… Весенней стучала капелью.
Драконьей стучала смертью.
Стучала великой правдой не увидеть какого цвета…
Назван тот свет Фаворским. Превыше он красной правды. Превыше всего, что есть на земле, потому что…
– Теперь можете меня расстреливать, – бесцеремонно прервал величальную песню глуховатый спокойный голос, безгневный и отчётливо ироничный: вот же мол, дескать, какое небольшое осложнение, к золоту есть досадливое для всех без исключения приложенье. Но ведь исправить легко, не так ли?
И почудилось оцепеневшим незадачливым драноноборцам, что сейчас седой победитель дракона велит им построиться, вскинуть к плечу карабины… Открыть по нему огонь скомандует тоже, конечно.
От этого наваждения нестерпимо хотелось в истомной тоске реветь по шатуньемедвежьи, чтоб выкричать недоумение – уж больно оно, недоумение это, изнутри за потроха кусалось. Но крик застрял в глотках.
– Меня тоже! – прозвенел в ответ глуховатому голосу высоко срывающийся, с сожалеющим скрежетом раздвинулась купейная