Ирина подошла к парадному дома Трояновских, испытывая только одно желание – поскорее лечь в кровать. Вечером, верно, опять будут гости, и надо бы выспаться. Дверь ей после долгого ожидания открыл камердинер в ливрее, второпях застегнутой не на те пуговицы. Однако он так преданно таращил глаза, все еще остававшиеся во власти сна, что Ирина чуть не рассмеялась и простила его медлительность. Дом был наполнен той дремотной утренней тишиной, в которой любой, самый малейший звук, кажется, слышен в любом уголке. Она поднялась на второй этаж, прошла через столовую, увешанную полотнами русских живописцев, работы которых из чувства патриотизма регулярно закупал Петр Петрович Трояновский, затем через галерею с радостно-многоцветными витражными окнами к «девичьим светелкам» – флигелю, пристроенному хозяином дома для подросших дочерей. Проходя мимо неплотно затворенной двери комнаты Софи, она услышала голоса: восторженно-звенящий – Леночки и чувственно-низкий – ее старшей сестры. Представить, что Софи поднялась в такую рань, было просто невозможно.
«Значит, еще не ложилась», – решила Ирина и тихонечко постучала. Дверь распахнула Леночка, раскрасневшаяся и перевозбужденная.
– Ирэночка, проходи же скорее! – Леночка нетерпеливо потянула подругу за руку. – Софи только что приехала и такое рассказывает! Такое! Только клянись хранить тайну. Слышишь? Клянись же! – потребовала она громким шепотом.
Ирина растерянно кивнула и вошла в комнату.
Софи, одетая в роскошное вечернее платье, с блаженным видом возлежала на огромном восточном диване, откинувшись на бархатные подушки.
– Проходи, Ирэн. Вина хочешь? – Софи расслабленной рукой махнула в сторону столика, на котором стояли хрустальный графин и бокалы.
Ирина покачала головой и опустилась в кресло возле столика, с любопытством поглядывая на Софи, источавшую волнующе-незнакомую чувственную негу, которая, казалось, переполняла пространство комнаты и была готова выплеснуться наружу, пленяя все живое на своем пути.
– Софочка, дорогая, ну же, дальше рассказывай! – нетерпеливо попросила Леночка, которая, поджав ноги, устроилась рядом с сестрой на диване. – Ирэн обещала, что тоже никому не скажет. Да, Ирэн? – повернулась она к подруге.
– Не скажу, раз нельзя, – подтвердила заинтригованная Ирина.
– Ах, дорогая, оставь эти условности, – наморщив носик, небрежно сказала сестре Софи. – Мне теперь, после того, что было, все равно! – Она с блаженной улыбкой потянулась. – Ирэн, дорогая, коли сама не хочешь вина, тогда передай мне папироску из той коробочки, – указала на серебряную шкатулку на столике. – И аккуратнее, не урони. Это особые папироски. Они дорогого стоят! – приняла папироску у Ирины и чиркнула спичкой, закуривая.
Едкий желтоватый дымок словно нехотя потянулся вверх.
– Скажи, Ирэн,