В городе предвидели (мы ещё не были зачислены в члены двора), что великий князь выберет себе в супруги самую младшую из трёх сестёр. Старшая сумела выпутаться из беды, объявив вполне откровенно, что её сердце несвободно. Она одна из всех могла похвалиться смелостью. Она полюбила молодого австрийского офицера (впоследствии генерала). Родители её, не желая ей противоречить, дали, в конце концов, согласие, и только она одна из всех сестёр и была счастлива в своём выборе. Все остальные вышли замуж за принцев и князей, которых не любили. Судьба двух из них была в особенности чрезвычайно несчастлива.
В день Нового года (1796) было бесчисленное множество производств и назначений, как по случаю торжественного дня, так и по случаю приближающегося бракосочетания великого князя Константина, для которого нужно было составить двор. В это же время и мы заодно с другими были произведены в камер-юнкеры при императрице.
Это был, как я уже упомянул выше, обычный путь для получения повышений по службе молодыми людьми, имевшими сильные протекции. К тому же, гвардейский офицер, получая чин камергера, или камер-юнкера, тем самым получал право на полное безделье. Но надо признаться, что это совместительство должностей – военной в гвардейских полках (которая ни к чему не обязывала) и почётной должности при дворе, имело свои прелести для честолюбивой и богатой молодёжи, жадной до удовольствий, открывая ей поприще авантюр и разнообразных впечатлений. Она допускалась на вечера, танцы, игры, придворные спектакли, в эту «святая святых», куда люди, действительно преданные службе, не могли попасть иначе, как при условии достижения самого высокого чина. Это, на самом деле, кажется удивительным: люди без всяких личных заслуг находили широко открытыми для себя двери дворца, тогда как старые генералы, смешиваясь с толпой, напрасно томились в передней, ожидая милостей.
Что касается нас лично, то нам было отчего чувствовать себя удовлетворёнными, видя ужасного генерал-губернатора нашего края, затерявшимся в столице, едва привлекающим на себя взгляды фаворита и не смеющим показаться ни в каком высшем обществе. Это была маленькая месть, которую приятно было чувствовать. Но, кроме этого сознания преимущества нашего общественного положения, всё прочее оставалось по-прежнему, так как этот губернатор, с которым обращались с презрением в столице, возвратившись в свою провинцию, совершал там те же злоупотребления, что и раньше: он втройне вымещал на бедных жителях своих провинций презрение, которое ему приходилось сносить в Петербурге и, уверенный в своей безнаказанности, грабил и преследовал людей тех семей, к которым не смел подходить в Петербурге. Трудно или почти невозможно