Май, сирень; сидит Зоя на работе, преподает детишкам фортепьяно. Ее зовут в учительскую. С вылетевшим в горло сердцем бредет она к телефону и слышит: «Зоя Александровна, заберите, пожалуйста, вашего папу, ему что-то нехорошо!»
– Откуда забрать? – ошеломленно шепчет Зоя.
– Да он тут у нас в салоне.
– В каком салоне?!
– На вокзале.
Оказывается, умирающий дедушка лежал-лежал один дома и вспомнил, что давненько не стригся у своего мастера, красивой женщины с формами. Офицер, он привык стричься коротко. А тут весна. И он встал. И пошел на вокзал в салон красоты. И дошел. И подарил мастерице шоколадку, как всегда поступал при виде женщины. И сел в кресло – стричься.
Я с детства помню, что искать конфеты всегда следовало в дедушкиных карманах. Он говорил: «Во рту должно быть сладко».
Он отверг умирание и пришел стричься, потому что офицеру надо коротко. Принес шоколадку, потому что его парикмахер – женщина. Noblesse oblige.
После визита в парикмахерскую он выбросил из обихода все роковые болезни, включая последнюю стадию, и начал мечтать о любви. Кончину КПСС и СССР он забыл. Бабушку, покойную супругу, забыл. Нас, троих внуков, забыл. Увидев свою правнучку, то есть мою дочь, не разобрался. Остался в приятном чувстве от хорошего знакомства.
К нему планово приходила роскошная дама, участковый врач с блестящим фонендоскопом на белой шее, с многообещающим тонометром в белых рученьках, а он просил ее не мерить давление, а показать – что там у нее под белым халатиком. Зоя, неизменно присутствовавшая при сценах эроса между девяностолетним стариком и прекрасной медичкой, хохотала до слез и всплескивала руками, а он обижался и говорил, что вот, взрослая женщина, родная дочь, а не понимает.
Он забыл смерть, он наконец вышел на полный отдых, оставив свое кладбище вместе с неверной партийной ячейкой и потерявшейся страной – в прошлом. И смерть забыла его.
История крыши[4]
Крышу я заработала практической словесностью. Мне было приятно так думать. Если честно – мне ее подарили. Еще честнее – я узнала о подарке спустя годы после обретения крыши. Писатель Александр Кузнецов был, очевидно, святой. Вам дарили квартиру в центре Москвы? Мне – четыре раза, но одна из этих историй требует золотой рамы. Под историями человечности пора выставлять охрану и задорого пускать туристов, пусть посмотрят.
До 1991 в Москве печатались три