– Огонь стоит денег!
Я повернулся к Кайтам:
– Мне хотелось бы увидеть Адама.
– Мы как раз собирались к нему.
– Отправляйтесь к нему, если угодно, только вы от него все равно ничего не добьетесь.
Толстяк буравил меня взглядом, и я понял: для этого человека Адам Кайт – всего лишь досадная помеха, и он не будет сожалеть, если тот отдаст Богу душу. Не пожалеет об этом и совет, у которого станет одной проблемой меньше.
– А потом, мастер Шоумс, – сказал я, – мне хотелось бы побеседовать с вами.
– Что ж, идите. Меня пока ждут другие дела.
Нас отвели к еще одной зеленой двери. Она была заперта. Шоумс отпер ее и заглянул в палату.
– Он в вашем распоряжении, – проговорил смотритель и удалился.
Я вошел следом за Дэниелом Кайтом в светлую комнату со стенами, выбеленными известкой, и частично открытыми ставнями на окнах. Как и говорила Минни, здесь царил пронизывающий холод, а также невыносимо тяжелый запах – смесь нечистот и немытой кожи. Из обстановки в палате была лишь низенькая кровать на колесиках и стул.
Обратившись лицом в угол, на коленях стоял мальчик-подросток с грязными черными волосами и что-то бормотал себе под нос. Слова текли так быстро, что их смысл было трудно уловить.
– Каюсь в моих грехах, каюсь… Послушай меня, пожалуйста… Послушай, во имя Иисуса…
На мальчике была рубашка с пятнами от пищи и кожаный джеркин[8]. Его колено охватывала железная скоба, от которой тянулась цепь к металлическому кольцу в полу. Минни подошла к мальчику и положила руки ему на плечи, но он этого даже не заметил и никак не отреагировал.
– Цепь нужна для того, чтобы он больше не сбегал на церковные дворы, – пояснил Дэниел.
Он не приблизился к сыну, а стоял неподвижно, повесив голову на грудь.
Я набрал в грудь воздуху и подошел к Адаму. Он был широкоплеч, но очень худ. Я присел и заглянул ему в лицо. Это было жалкое зрелище. Возможно, когда-то мальчик был красив, но сейчас на него было страшно смотреть. Брови вздернуты вверх в гримасе страдания, широко раскрытые, словно от ужаса, глаза невидящим взором смотрят в стену, с губ вместе со слюной срываются сбивчивые слова:
– Скажи мне, что я спасен! Яви мне милость свою!
Он на мгновение умолк, будто к чему-то прислушиваясь, а затем воскликнул с еще большим отчаянием:
– Господи! Прошу тебя!
– Адам, – умоляющим голосом позвала его мать. – Ты испачкался. Я принесла тебе чистую одежду.
Она попыталась поставить его на ноги, но Адам сопротивлялся и продолжал жаться в угол.
– Оставь меня! – сказал он, даже не взглянув на мать. – Я должен молиться!
– Он все время такой? – спросил я Минни.
– Теперь – да.
Она отпустила плечи сына, и мы оба встали.
– Он не хочет подниматься на ноги, а когда его пытаются заставить, издает такие жалостные вздохи, что сердце разрывается.
– Я попрошу своего друга доктора осмотреть Адама, –