– Стоит дядюшка, стоит, – взмолился я, – открывай ящик скорее.
– А ты сделал, что я просил?
– Ну само собой, раз я здесь сижу.
– И что же ты узнал, сидя под Егором Гавриловичем?
– Что надо, то и узнал, – начал заводиться я, – Открывай давай!
– А то что? – спросил с издёвкой дядька, – Съешь меня что ли?
Я взвыл и заметался в тесном ящике.
– Ладно, выпущу тебя, – насмеявшись вдоволь над моими попытками выбраться, сказал он. – Но ты мне всё сейчас же расскажешь, по порядку и со всеми подробностями. И грозиться мне больше не смей. Молод ещё больно, мне угрожать.
Он поднял крышку, и я пулей выскочил наружу. Дядька же нагнулся над ящиком и вытащил оттуда изрядно затоптанный мной цветок, а лишь потом опустил скамью на место.
– Ишь какая красота, – покачал головой он.
Я, забыв, что весь взъерошенный и грязный, уставился на него во все глаза и приготовился слушать. Но дядька отказался первым раскрывать свои тайны. Он уселся передо мной на сусек скрестив ноги по-турецки и принялся обдирать лепестки кувшинки.
– Любит, не любит, плюнет, поцелует…
– Ты что делаешь, – возмутился я.
– А что я делаю? Гадаю. Не видишь, что ли? Ты давай, племяш, рассказывай, а то ведь я его могу и просто порвать. – он сжал цветок в руке, когти и без того длинные тали ещё длиннее, жёлтые глаза вдруг потемнели, словно тучи набежали на солнышко. Ох и страшен стал дядька. Мне мигом вспомнились все те жуткие истории, что про него в Изнанке ходили.
– Мы приехали, и сначала дед Егор в магазин пошёл. А этих он в управу сельскую отправил. Там им от ворот поворот дали и в школу отправили, – затараторил я.
– В школу, – повторил за мной дядька и стал ещё мрачнее, – А зачем?
– Они там жить будут в сторожке, пока цветочницу не найдут.
– И с директрисой они виделись?
– Виделись. И чай пили. И дед её потом до дому отвёз.
– Значит не она?
– Они её не узнали. И сама она деду не призналась. А что, могла?
– Могла… – Овинник оторвал ещё один лепесток, – Что дальше было?
– Домой поехали, смородину в лесу рвали.
Я смотрел на него в полном обалдении, а он, продолжая уничтожать мой цветок, шептал: «Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт, любит…»
– Всё. Любит. – Он протянул мне голый стебель. – Ты понял? Она тебя любит.
– Кто? – не понял я, за что получил промеж глаз тем самым стеблем.
– Та, которая тебе его дала. Это же Nymphaea pygmaea Rubra – кувшинка карликовая, Одолень-трава по-нашему. Хочешь гадай, хочешь амулет защитный сделай.
– Амулет, наверное, уже не получится, – сказал я, рассматривая лепестки.
– Ладно Кот, спишем твою заторможенность на счёт бессонной ночи. Ты подумай, может ты там, в Ольховке, хоть что-нибудь дельное разглядел.
– Кошку. Белую, – заулыбался я. Овинник всплеснул руками.
– Нет, Базиль, ты неисправим! Таскаешь с собой любовное