– Твоя подруга плохо на тебя влияет. Мне она не нравится.
Ему отчего-то не нравились все Женькины знакомые, и за четыре года эти знакомые как-то сами собой исчезли из Женькиной жизни. Наверное, им в ней стало неуютно.
А Лариска вот осталась. И теперь Женька сидела на краю ванны в крохотной ванной комнате, разглядывала бело-синюю еще советского образца плитку и трещины на ней. В запотевшем зеркале отражалась распухшая Женькина физиономия. И глаза от слез покраснели, и нос раздулся, а губы вновь кусала…
…Драгоценный долго пытался отучить ее от этой дурной привычки.
Ну вот, не стоило вспоминать! Не стоило. И Женька решительно плеснула в лицо ледяной воды… гадость. Наверное, она просидела в ванной комнате долго, потому как выйдя, услышала голоса.
– Я знаю, что она здесь! – драгоценный редко повышал голос, утверждая, что человеку его положения следует проявлять похвальную сдержанность.
– С чего взял?
Лариска стояла в коридорчике, опираясь на старый сервант, который давно собиралась выкинуть, но руки не доходили. А может, просто никто из ее возлюбленных не горел желанием тащить древний, но тяжелый сервант, к помойке.
– Не дури мне голову. Ей просто некуда больше идти.
– А ты и рад.
Женька замерла, испытывая огромное желание сбежать. Запереться в ванной, зарыться в ворох махровых халатов, к которым Лариска испытывала странную привязанность, и сидеть, пока он не уйдет.
– Позови!
– Не командуй тут, не у себя дома. – Лариска воинственно сдула темный локон.
Спрятаться? И как долго прятаться? Год? Два? Всю оставшуюся жизнь?
…А в его квартире остались Женькины вещи. И вообще им следует поговорить как взрослым серьезным людям, расставить все точки…
– Слушай, ты… шалава, – драгоценный шипел. – Или ты позовешь сейчас это недоразумение, или…
– Лар, я с ним поговорю.
Женька дернула подругу за рукав, жалея лишь об одном – что распухшая ее физиономия выдает недавнюю истерику.
– Уверена?
Женька кивнула. В конце концов, драгоценный – интеллигентный человек, пусть и сволочь, как оказалось, но остальное-то… не съест же он Женьку.
Лариска посторонилась. Пускать драгоценного в квартиру она явно не желала. А на лестнице гуляли сквозняки, и значит, дядя Миша с третьего вновь окно вышиб по пьяни. Он был неплохим человеком и запивал исключительно на получку, причем получку успевал до дома донести.
И окно вставит.
Потом.
Почему-то думалось о дяде Мише и его жене, которая носила короткие розовые халатики, хотя давно вышла из девичьего возраста. О старухе Семеновне и мелкой зловредной ее собачонке, норовившей облаять каждого, о сирени у подъезда и тройке кошек, этот куст обживших… обо всем сразу, но только не о драгоценном. Он же стоял,