Зодчий. Жизнь Николая Гумилева. Валерий Шубинский

же было мое удивление, когда на другой день на свой очередной сеанс Н. С. пришел вместе с Комаровским. Оказалось, что последний был у него с утра и между ними произошло полное примирение. Впоследствии они неоднократно бывали друг у друга, и их отношения окончательно наладились. Тем не менее Комаровский всегда старался как-нибудь поддеть Гумилева и иронизировал над его менторским тоном. От портрета Н. С. он был в полном востроге и говорил:

      – Он вот таким и должен быть со своей вытянутой жирафьей шеей.

      Шея изысканного жирафа…

      Дружба эта, впрочем, всегда была довольно странной – о, мягко говоря, неоднозначных отношениях между Гумилевым и Комаровским свидетельствует вот такая, не слишком добродушная, эпиграмма последнего:

      Между диваном и софою

      Когда на кресла с вами я сажусь,

      Мы как товарищ – гусь с свиньею.

      Не удивляйтесь: вы не гусь.

      Комаровский был поэтом, прозаиком и искусствоведом. Его “Таблица главных живописцев Европы с 1200 по 1800 год” была высоко оценена специалистами. Из его прозаических сочинений сохранился один рассказ Sabinula – странное для своей эпохи, какое-то “постмодернистское” сочинение, стилизация ренессансной подделки античного текста. В этом человеке жил мистификатор того типа, который расцвел именно в XX столетии. Он сочинял изобилующие мельчайшими бытовыми подробностями стихи о своем путешествии в Италию – путешествии, которого не было, которое он лишь надеялся когда-нибудь совершить, если здоровье позволит.

      Николай Гумилев. Портрет работы О. Л. Делла-Вос-Кардовской, 1908 год

      Единственную книгу стихов Комаровского, “Первая пристань” (1913), Гумилев отрецензировал в “Аполлоне” сдержанно хвалебно. Ахматовой он говорил в те годы, что это он “научил Васю писать – до этого его стихи были какие-то четвероногие”, а у самого Комаровского допытывался: “К чьей же школе вы все-таки принадлежите – к моей или Бунина?” Но спустя несколько лет после выхода “Первой пристани” и смерти ее автора градус отношения Гумилева к полузабытому уже на тот момент царскоселу резко изменился. Гумилев читал его стихи своим студистам, а в 1921 году, за несколько месяцев до гибели, в разговоре с Адамовичем утверждал, что “единственный подлинно великий поэт среди символистов – Комаровский. Теперь, наконец, он это понял и хочет написать о Комаровском большую статью”. В том же разговоре Гумилев – впервые в жизни! – отрекся от любви к Анненскому: “он поэт “раздутый” и незначительный, а главное – неврастеник”. Но ведь в свое время именно Гумилевым в огромной степени была создана репутация Анненского!

      Василий Комаровский. Портрет работы О. Л. Делла-Вос-Кардовской, 1909 год

      Надо очень осторожно относиться к любым воспроизведениям устных суждений Гумилева. В частных разговорах он склонен был к преувеличениям и эпатажу. Вероятно, та ревизия царскосельской поэзии начала века, которую