Они обнялись и долго стояли, прижавшись друг к другу. Время прошло. Да какое. Война, окопы, атаки, отступления. Потом революция. Их молодость совпала с девальвацией человеческой жизни. Поэтому особенно здорово было ощущать руки верного друга на своих плечах.
– Ну пошли, пошли, – сквозь слезы выдавил Копытин и дернул щекой.
В маленькой гостиной ничего не изменилось с тех далеких дней, когда Алексей Климов еще юнкером приходил сюда.
Только вот друг его, Виктор Копытин, не был похож на молоденького юнкера Александровского училища. Лицо его затвердело, складки у рта обозначились, седина появилась, и глаза стали другими – прозрачными, с сумасшедшинкой, как у кокаиниста.
Стол по нынешним временам обильный. Консервы, сало, колбаса.
– Вот только водки нет, – дернул щекой Копытин, – так что, Алеша, пить «шартрез» будем. Помнишь, как мы его на Пасху у Олечки Васильевой пили?
– Когда это было-то, Витя, в другой жизни. А помнить помню все, будто вчера.
– У меня, господа, – вмешался в разговор Лапшин, – на напитки тоже память крепкая. Где чего хорошего выпил, помню.
Он, ловко орудуя ножом, потрошил коробки с сардинами.
Копытин посмотрел на него, быстро, словно случайно, и Лапшин замолчал…
– Ты бы пошел, Трифон, отдохнул в другой комнате, музыку послушал, – сказал Копытин.
Лапшин встал, налил в стакан до краев тягучего «шартреза», прихватил сала и вышел.
– Это твой вестовой? – посмотрел ему вслед Климов.
– Вроде того. Да что о нем-то говорить…
За стеной запела Ильза Кремер. Лапшин завел граммофон.
– Ты зачем приехал в Москву? – спросил Климов. – Я очень удивился, получив твое письмо.
– Соскучился, Алеша, соскучился.
– А если серьезно?
– Теперь ты мне ответь, что делаешь ты, поручик Климов, в Москве?
– Во-первых, штабс-капитан. Во-вторых, через два дня начинаю работать инструктором стрелковых курсов.
– Браво! – Копытин поднял рюмку. – Браво. Герой германской войны. Золотое оружие за прорыв в Галиции – и учить большевиков стрелять.
– Я дал слово. В декабре семнадцатого. Когда Александровское училище сложило оружие.
– Кому?
– Я дал честное слово, что я никогда не буду выступать против народа.
– Ты дал честное слово! – Копытин вскочил, лицо его свело тиком. – Честное слово, когда твои друзья шли в «ледяной поход»[1]…
– Вот об этом, Виктор, не надо. Я знаю из ваших первопоходников не только тебя…
– Хорошо! Забудем. Черт с ним, с золотым оружием, с погонами.
Копытин достал из кармана золотой портсигар. Вспыхнула в электрическом свете бриллиантовая монограмма.
– Ты стал богат, Виктор, – прищурился Климов, – золотые часы, портсигар, перстень…
– А на тебе все тот же китель, – резко отпарировал Копытин, – все твое имущество – шинель да сапоги. А я хочу тебя сделать богатым.
В Сокольники ночь приходила