Я его сдержала. Я продолжила слушать.
– Неумолимый? Ты не… Погоди, вернись. ВЕРНИСЬ!!! БРАТ, ЭТО!.. ЭТО… ЭТО…
Лиетт поспешно стерла со лба мертвеца символы. Он рухнул на пол, снова став нормальным покойником.
– И все?
– Начал повторяться. Значит, больше его труп не вспомнит.
– Дерьмо из-под птицы, – проворчала я. – Ты куда больше добивалась от тела, я видела.
– Ты видела. – Лиетт одарила меня пустым взглядом. – Помнишь, чем дело кончилось? – Она покачала головой. – Если тебе недостаточно, Сэл, считай это доказательством, что весь твой замысел – блажь. Их здесь нет. Они сотворили такое, чтобы избавиться от преследования. – Лиетт указала на раздробленное горло мужчины. – Что тебе еще нужно?
Я уставилась на труп, прокручивая про себя его последние слова. Лиетт смотрела на меня, надеясь, выжидая, когда я наконец уступлю, признаю, что затея моя бессмысленна, когда я образумлюсь.
Разочаровывать ее мне было не впервой.
Да это, чтоб его, даже не самое страшное ее разочарование в тот день.
– Что он там сказал, – спросила я, – о городской площади?
14
Старкова Блажь
Раньше магия была полна таинства.
Когда она впервые открылась человечеству, ноли принялись сжигать ранних магов заживо. Те, в конце концов, начали сжигать нолей в ответ, и ты знаешь, что в итоге из этого всего вышло. Магия стала наукой: ее можно измерить, воспроизвести, предсказать. Маги вычислили, что в точности нужно отдать, чтобы получить желаемое. И с тех пор мы все время от времени себя убеждаем, что управляем магией.
А потом внезапно случается нечто такое, и ты понимаешь, что это только иллюзия.
А потом ты вдруг видишь то, что открылось мне в тот день на площади Старковой Блажи. И тогда ты понимаешь, что ни хера не знаешь. Ни о магии. Ни о людях. Ни о том, на что способны магия и люди.
Я знать не знала об этой площади до появления в городе семи заговорщиков. О женушках, что сплетничали и смеялись у колодца. О детях, которые наверняка там играли. О стариках, ворчавших под карнизом лавки о тяжкой жизни.
Но их мертвые тела не оставили мне выбора.
Деревца. Они походили на бледные деревца. Усохшие руки стали чахлыми веточками. Обрюзгшие ноги вросли сучковатыми стволами в почерневшую землю. Тела оказались изогнуты, изломаны под неестественными углами.
Сам воздух был пронизан неправильностью. Там, на площади, померк солнечный свет. Дома покосились, потрескались. Дерево вместе с птицей, на нем сидевшей, раскололось на две идеально ровные, обескровленные половины. И царила вонь похуже гниения – словно тысяча трупов в запертом склепе разом обратились в прах, стоило двери открыться.
Всю эту гнусность, весь дух этой мерзости источал круг.
Вырезанный в земле с невозможной, неземной точностью, какую не могла создать рука человека. Он поглотил всю площадь, выжег землю до черноты,